первоапрельская шутка

[Alkar]

"Первый день Весенних Молний"
Персонажи: семейство Окделлов
Рейтинг: G
Жанр: Юмор
Краткое содержание: Если бы в мире Кэртианы существовал "день смеха"...

Утро было вполне обычным – солнечный луч, пробившись сквозь облачную дымку и мутное стекло, нагло разгуливал по выцветшей стенной обивке; сквозняк еще наглее лез во все щели, выстуживая и без того холодную спальню, камин в которой так давно не топился, что остатки золы в нем казались инеем; с нижних этажей доносилась привычная перебранка слуг, кого-то опять отчитывали за нерасторопность. Дикон выбрался из-под одеяла и принялся торопливо одеваться. Матушка наверняка уже в столовой и караулит, кто из домочадцев опоздает к скудной трапезе, именуемой завтраком. Интересно, Айри опередила его или нет?..
Ага, вот она, у двери в столовую. Как мило с ее стороны – дождаться брата, чтобы войти вместе.
Заслышав топот Дика по лестнице, Айрис обернулась и приложила палец к губам. Дик замер и прислушался. Герцогиня Окделл, как всегда, говорила достаточно громко, чтобы стоящих за дверью не было резона упрекнуть в подслушивании – голос ее был отчетливо слышен в холле. Да, это определенно матушка – кто еще в Надоре осмелился бы вещать столь громко и непререкаемо? Вот только… точно ли это она?
- Где прибор для Ричарда? – это явно было обращено к прислуге, накрывавшей на стол. – С какой стати он оказался там? Разве вы не знаете, где за этим столом место герцога Окделла? Тому уже пять лет, как герцогом является юный Ричард, а слуги в его родовом замке так и не удосужились это запомнить!
Дик и Айрис переглянулись, недоумевая, что это нашло на матушку. Решила подсластить пилюлю перед отправкой сына в Лаик, о которой объявила вчера, как о решенном деле, не спрашивая ничьего согласия? Или… Да нет, не может быть - касеры в замке не держат даже для слуг, а чтобы захмелеть с надорского вина – это ж сколько пришлось бы его выпить…
- Принесите тарелку получше для моего дорогого сына, - на сей раз голос герцогини был совершенно неузнаваем из-за несвойственных ему ласковых, заботливых интонаций. – Мария, вы уже отнесли юному герцогу подогретой воды для умывания?
Дик решился наконец войти. Чудеса от этого не прекратились – герцогиня Мирабелла нежно улыбалась сыну, что в ее исполнении выглядело совершенно неуместным, как если бы вздумала улыбаться каменная статуя… ну, например, гарпии. Заботливая гарпия - сочетание несочетаемого!..
- Садитесь же, Ричард, - ворковала мать. – Ну, что же вы?..
Дик нерешительно направился к отцовскому креслу во главе стола. Пять лет никто не смел сесть на это место – во всяком случае, в присутствии герцогини. Что это с матушкой сегодня? Не иначе, это дарованное Создателем чудо: она наконец-то осознала всё и готова признать выросшего сына главой семьи. Теперь можно будет потребовать от слуг, чтобы в спальнях топили как следует, а к столу подавали что-нибудь посъедобнее надоевшей овсянки…
- А ну, остановись! – чуть только Дикон отодвинул от стола массивное кресло, мать вскочила на ноги, и голос у нее был теперь точно такой, как обычно. – С первым днем Весенних Молний, сын мой! Вот видите, и я умею пошутить! Веселый обычай, не правда ли, хоть и языческий?
- Это была жестокая шутка, дочь моя, - пробормотал священник, склоняясь над четками.
- Уж кто бы говорил, отец Маттео! Не вы ли начали это утро с известия о том, что увидели знамение, раскаялись в грехах и переходите в олларианство?!

@темы: Джен, Фик, G - PG-13, Юмор, Мини

---

[Персе]

опоздание в 8 минут не считается хд

беты не было )

Мальчик во мгле

пейринг: Рокэ/Ричард, упоминается канонный гет
жанр: драма, романс
рейтинг: pg-13
предупреждения: черновик, юст, ООС, самая незаметная в мире соулмейт!ау; перелом шеи у третьестепенного персонажа, намеренное использование заместительных синонимов; таймлайн событий немного изменен. название из Пика. кэртиананеземля!1, а эпиграф взят отсюда, фейра богична

10313

мир доброту пытается навязать.
и смешно, и невыносимо.
свет от тебя мозолил бы мне глаза,
не тянись я к нему так сильно.


Отплыли самым ранним утром. Мир ещё не проснулся, тёмный, тихий и жаркий, будто находились они в южных водах, но где именно…

— Не зевай, Рокэ, — весело окликнули его.

Рокэ послушно встрепенулся.

Плотный воздух можно было резать ножом, дышать приходилось почти с усилием. Облизывали губы — Рокэ со страхом, Карлос с предвкушением. Шлюп шёл уверенно, оставив далеко позади одинокий маяк. Фосфоресцирующий в предрассветном мраке, тот был похож на огромный глаз, смотрящий в спину; изогнутый, изломанный ветром, как старый, умирающий хищник, сидящий в безнадёжной засаде. Рокэ повёл плечами.

— Откуда мы вышли… Всё там выглядит заброшенным. Там кто-нибудь живёт? — спросил Рокэ, описав ладонью широкий полукруг. Пальцы закололо от ветра.

— Больше там никого нет, — нахмурился Карлос. Улыбка исчезла с его лица, как будто Рокэ задал вопрос, который не стоило задавать — или ответ на который прекрасно знал. Карлос отвернулся. В рыбацком свитере крупной вязки, в алом шарфе, который когда-то давно связала ему Инес, он был похож на лунатика, одевавшегося в темноте или в трансе. Не похоже на всегда щеголеватого брата.

Рокэ прикусил губу.

— Огни горели, когда мы отчалили от берега?..

Карлос не ответил.

Рокэ ещё раз бросил взгляд на зловещий силуэт маяка. Ветер швырнул прядь его же волос в глаза, и Рокэ отвернулся. Но болезненный молочный свет сиял под веками, отпечатком, недобрым предзнаменованием. Море — сплошная упругая вода, лениво поблескивающая, даже не пенилась. Их легко покачивало, словно море поводило плечами, примериваясь, разломить судёнышко сейчас или ещё поиграть?

— Куда мы плывём? Откуда мы плывём? — неуверенно спросил Рокэ.

Карлос обернулся, и на смуглом весёлом лице сверкнули белоснежные зубы

— Мы....



От неожиданного грохота Рокэ молниеносно схватил пистолет, спрятанный за столбиком кровати — он спал чутко, но почему-то сегодня... Незнакомый голос сдавленно выругался.

Ах да, его недавнее приобретение. Юный Окделл, как видно, отлежался, и теперь принялся громить его дом. Рокэ проводил взглядом разбитые чашки и блюдо персиков, размазанных по полу. Перевязанная рука оруженосца подрагивала.

— Каких кошек вы забыли у меня в спальне, когда вам полагается лежать у себя и героически баюкать свою страшную рану? — Рокэ отпустил пистолет и со вкусом зевнул.

— Не хочу быть вам должным... — замялся оруженосец и мрачно добавил. — То есть, ещё больше, чем есть. Я принёс завтрак.

— Минуй нас пуще всех... — Рокэ откинулся на подушки.

Раннее утро, ещё не взошло солнце. Обычно Рокэ в это время уже вставал, обливался ледяной водой, споро чистил зубы и просматривал ещё горячие от чугунного утюга газеты — но вчера он до глубокой ночи глумился над Килеаном у Капуль-Гизайлей, и вернулся только несколько часов назад. Оставить в покое несчастного мерзавца, который с каждым прикупом наливался свекольной краснотой, не было никаких сил. Если бы Килеан получил удар, а Рокэ не было бы рядом, он бы ни за что себе не простил: пропустить такое зрелище!

Из приоткрытых окон издевательски пахло дождём. В простынях Рокэ нащупал горлышко забытой бутылки, увы, безнадёжно пустой, пахнущей забродившей вишней. Призрак тёплого послевкусия ещё сластил губы, но утро было уже безнадёжно испорчено.

Оруженосец втянул голову в плечи — чёрно-синий колет, который Рокэ заказал за несколько месяцев до дня Святого Фабиана, был ему безнадёжно мал, дорогая ткань трещала при каждом неловком движении. Надо же, тощая надорская мышь взрастила вполне здоровое дитятко.

— Вы ещё не оправились от заражения, а уже портите мне жизнь. Это великий талант, герцог.

Тот забавно насупился, что-то буркнул вполголоса. Акцент плотный: его талиг походил скорее на какой-то горный диалект, впрочем, вполне гармонично дополняющий образ необразованного и диковатого провинциала. Наброшенный красный шарф довершал убогое зрелище и напомнил о чём-то важном, хотя и безнадёжно забытом, поэтому Рокэ спросил резче, чем следовало

— Зачем вы напялили на себя эти обноски? У вас не топят?

— Я не знал, где взять уголь. Если вы забыли, я провёл здесь всего три дня, два из которых лежал в бреду.

— Решив отомстить за своё спасение, вы мстительно разбили мой алатский хрусталь. Похвально.

Выразительная мимика выдавала возраст: он был молод, слишком молод. И выглядел так, как будто выдержал неравный бой с противником, не имея другого оружия, кроме собственной неуклюжести. Рокэ поудобнее устроился на подушках, подобрал с пола алое яблоко с подбитым сочным бочком и продолжил изучать приобретение.

Бледное лицо чистокровного талигойца, даже чересчур бледное, чуть опухшее со сна; бесцветные глаза и пятнистый румянец злости и смущения — единственный яркий акцент во всём непритязательном облике. Серые дрожащие губы, столь же полные жизни и цвета, как сухие стигматы. Ещё и обмётанные лихорадкой.

Да уж.

Рокэ потянулся.

— Раз уж вы перебороли свою совиную привычку спать до полудня, идите в столовую. Я, пожалуй, сыт, но таскать вас после болезни, ещё и лишённого волшебных блинчиков Кончиты, — истинно грех. Где-то в Книге Ожидания этому посвящена целая глава.

Оруженосец выразительно пожал плечами, но на богохульство смолчал — не так глуп, как могло показаться в начале. Хотя не стоит давать ему фору — северяне были печально известны не только своей набожностью.

***
— Вы читали Дидериха, — сказал Рокэ.

— Разумеется.

— Это был не вопрос, — махнул рукой Рокэ и задумался.

Оруженосцу молчание было внове. Он неохотно поёрзал на краешке кресла и отпил баснословно дорогого аэ, будто это был яд. Рокэ прикусил губу изнутри, чтобы не рассмеяться.

— Поведайте же: вы у нас поэт? Каждому шестнадцатилетнему юнцу положено писать стихи.

— Я не знаю, — оруженосец вскинул на него глаза, и то ли дело в освещении, то ли прав был Хуан: серые глаза действительно хороши, особенно опушённые такими длинными ресницами, — никакой невыразительности, как Рокэ показалось вначале.

— Как так не знаете?

— Я не пробовал…

Ещё один глоток, ещё одна гримаска.

— Может, вам следует попробовать. Вы молоды, скоро будете влюблены, стихи — это прекрасная отдушина.

Серый взгляд скользнул по Рокэ — по запястьям, углу рта. Словно искал что-то — искал ответ на загадку, которую для оруженосца представлял Рокэ, но безуспешно… Наконец, оруженосец завозился, неуклюже поставил бокал и вытащил небольшую книгу в кожаном переплёте.

— Я немного рисую, — сказал он мрачно, словно Рокэ вынудил его признаться под пыткой, и протянул Рокэ не книгу — тетрадь, очевидно.

Рокэ погладил обложку, ещё тёплую от соприкосновения с телом, там, где оруженосец таскал её — неужели на груди, как письмо от прекрасной дамы? Мальчишка, какой же мальчишка. Посмеиваясь, он раскрыл обложку, небрежно прижав ногтем плотные листы и замер. Улыбка замерла вместе с ним, странная, неуместная. Глаза непроизвольно распахнулись от изумления.

Первая страница — неловко смятый угол, словно тетрадь торопливо захлопнули при чьём-то нежелательном появлении. В размазанных, неловких следах подушечек пальцев, в дешёвом угольном карандаше выступала изящная голова девушки, коронованная солнечным светом. Ангельское лицо, угадывающийся чистый взгляд в небрежных мастерских штрихах, спокойный, наполненный экстазом молитвы — или смерти. Быстро положенные, глубокие, вязкие тени, и оазис абсолютного света на плохой бумаге, будто нитка жемчуга, найденная среди нищенских обносков. Всего лишь торопливый рисунок мальчика, почти ребёнка… Но с внезапной абсурдной ревностью Рокэ понял, что поэзии воплощено нём больше, чем во всех трудах Веннена, которые тот написал за всю свою жизнь.

— Кто это? — сухим, хриплым голосом спросил Рокэ, прокашлялся. Отвёл взгляд, словно рукотворное сияние резало глаза.

— Мама, — сказал оруженосец неловко и торопливо забрал тетрадь из открытых ладоней Рокэ, где она трепетала страницами, будто дышала; прижал к себе.

— Я пойду, эр Рокэ. Вы берите… Если хотите посмотреть. Берите, — он отвернул лицо, залитое алым каминным светом и торопливо вышел. Рокэ перевёл взгляд в пламя. И рассмеялся, чисто и звонко — вот он, Первый Маршал, сидел и высокомерно смотрел на оруженосца, который, оказывается, гораздо талантливее, чем Рокэ мог бы даже мечтать — быть в его возрасте. И ведь даже не успел спросить, кто научил мальчишку рисовать, кто надоумил его взять в руки кисть — точнее, мелок. Рокэ потянулся за бокалом и обнаружил, что кончики пальцев словно обмакнуты в ночной мрак за окном. Чёрная пастель мягко ласкала кожу, пахла как чистый огонь. Долгая летняя ночь.

***
— Что это?

Оруженосец разглядывал чёрно-синий свёрток.

— Вы так вздыхали, что не попали на ярмарку в Мерции, что я велел принести что-нибудь сюда. Пожалуй, этот чепрак будет хорошо смотреться на Соне — это полусестра Моро, умна словно гуигнгнм. Истинная мориска, вы её видели. Послушна и весьма недурно выезжена. Я не Эпинэ, но толк в лошадях знаю.

Оруженосец, кажется, понял, что Рокэ расхваливал лошадь лишь для того, чтобы у него не было нужды вымученно благодарить. И улыбнулся.

— Эр Рокэ. Спасибо, — искренне, кажется. — Она прекрасна.

— Идите, юноша, развлекайтесь, — сказал Рокэ, не поднимая головы. — У меня много работы.


Как-то они постепенно прижились: Рокэ действительно много работал, а оруженосец отчего-то почти не мешал, вёл себя довольно тихо. Рокэ знал, что младший Колиньяр провоцировал его, но оруженосец только некуртуазно дал ему в нос, даже не вызвал на дуэль. Рука у оруженосца была тяжёлая, и кривоносый Эстебан с кислым лицом не раз поднимал Рокэ настроение, стоило увидеть его во дворце.

В основном оруженосец делал вид, что изучает учебники, а сам рисовал, словно умирающий от жажды дорвался до чистого источника. Сбежал из холодного дома, где на такое увлечение наверняка смотрели косо… Он рисовал. И как он рисовал.

Он рисовал Катарину, он рисовал бродяжку с соседней улицы, он рисовал нанятого ему учителя, старого гоганна, который ставил ему руку и преподавал перспективу; он рисовал Рокэ, он рисовал себя, он рисовал сестру, купы деревьев, взлетающих с порывом грозового ветра птиц, подгнившие тыквы и свежие, заволоченные утренней дымкой сливы. Он рисовал Рокэ. Рокэ как ребёнка, Рокэ как женщину, Рокэ как Парсифаля, Рокэ как Сару и себя как Святого Джона, чью голову на блюде с поклоном вручили ей после танца, покорившего её отца... Себя как Сару и Рокэ как Джона, себя как Короля-рыбака, себя как смерть, себя как ребёнка, себя как женщину, себя и не себя. Их обоих, как близнецов, как Лита и Анэма. Как героев всех мифов, известных Рокэ и неизвестных ему. Как аллегорию всего существующего, от ненависти до невинности.

Он не прятал рисунки, он даже не обращал внимания на них, небрежно скатывал законченные листы и бросал где придётся.

Однажды Рокэ показал его тетрадь скучающему Марселю. Он просмотрел всю, от начала и до конца. Потом взглянул на Рокэ, молча выпил и начал просматривать снова, уже медленнее. Рокэ сидел по-кагетски, скрестив ноги, варил глинтвейн прямо в кабинете, разминал в пальцах гвоздику, которая унимала головную боль, поглядывал на Марселя почти с любопытством и неожиданным самодовольством — безусловно, неожиданный талант оруженосца ему льстил.

Марсель раскрыл тетрадь на середине и замер.

Это была одна из лучших работ. Светловолосый, грузный молодой человек, сидевший в тюремной камере, мало походил на Рокэ, — но и был им в то же самое время. Закрытые глаза, усталый разворот головы, болезнь, иссушающее когда-то могучее тело, горечь, которой не было выхода. Марсель взглянул на Рокэ, и тот неохотно пояснил:

— Он знает в Багерлее каждую камеру — честное слово, он проводит там больше, чем некоторые узники. Говорит, перед смертью у них совершенно другие лица.

— Он рисует так, будто забирает на бумагу их души, — негромко произнёс Марсель.

— Он не сможет забрать мою душу, — Рокэ тускло улыбается. — Даже если очень захочет.

Марсель рассмеялся: он, отъявленный лжец, видел чужую ложь так же хорошо, как вы видите —

***
Пять солнц горели в небе. Распятые туманными рыцарскими мечами, они проливали багровый свет на Олларию. Оруженосец в ужасе и восторге смотрел вверх — ликование новизны боролось в нём со страхом, и Рокэ вдруг стало очень важно понять, что победит — победил восторг. Даже лицо расплылось в восхищённой улыбке. Происходящее было беззвучным. Пока солнца не погасли, в толпе, кажется, даже не дышали. В конвульсиях, истерически пульсируя, на небе скончалось сначала одно, потом второе солнце, умирающая пятиголовая гидра. Небо блеснуло в водах Данара и милосердно заволоклось себя облаком.

Оруженосец потряс головой

— Вы видели? Эр Рокэ!..

— Не вы ли говорили мне что-то про Флавионовы явления? И такое изумление…

— Я хочу это нарисовать, — оруженосец в волнении вцепился в его рукав. — Прямо сейчас, эр Рокэ!


Оруженосец рисовал с уверенностью заскучавшего мастера, набившего руку на одних и тех же тысячах набросков — с той лишь разницей, что рисовал он сразу набело, и в последнее время исключительно собственные романтические фантазии вроде надорских коров с лицами благородных южанок. На сильных руках, освобождённых от гнета закатанной до локтей рубахи в порыве художественного рвения, золотился мягкий русый пушок. Ногти были светлы от яблочного сока, а костяшки черны от пастели, словно попеременно он обмакивал ладони в солнце и тень.

— Ну как вам? — оруженосец самодовольно светился. Из раскрытых окон пахло летом, и лошади счастливо всхрапывали в стойле.

Рокэ подпер подбородок кулаком.

— Это что, Арамона?

Оруженосец обиделся и повыше поднял массивный холст.

— Это ваша Октавия. Думал сделать вам приятно…

— Если бы это увидел Дорак, не миновать вам колодок за ересь. Писали не вы, а ваша юность и дурные решения. И как насчёт заняться делами?

— Вы говорили, у меня нет никаких дел.

— Я передумал. Собирайтесь, мы едем во дворец.

— Вы веселы, как Иов, — страдальчески сказали за холстом. — А я всего лишь хотел поблагодарить вас за Шроссе… Эта дрянь даже на Айри начала посматривать! Ненавижу! — разъярился, но тут же взял себя в руки. — Спасибо вам.

— Я ничего не сделал, юноша. Начальство полковника оценило его пыл, в Гаунау такой талант пригодится больше.

Картина затряслась. Послышался смешок, который оруженосец постарался скрыть кашлем — никто бы не заметил этого тихого фырканья, если бы не прислушивался. Рокэ почему-то прислушивался. Так же, как и оруженосец прислушивался к нему. Странное дело.

— Я перерисую её заново. Всё идёт от ошибок, — авторитетно и важно сказали за картиной. — Без ошибок кем бы мы были? Хотя вряд ли Рихтер говорил так же…

— Вы считаете Рихтера великим? — Рокэ сцепил под подбородком кончики пальцев. — Ради Создателя, опустите уже этот кошмар. Не желаю видеть Арамону у себя в особняке.

Оруженосец не обратил внимания на ремарку.

— Конечно. А вы разве не считаете так же? Он гений.

— Кто вам сказал? — лениво переспросил Рокэ. — Вас в детстве должны были подвести к его картинам и сказать, «Рихтер велик». И ведь я уверен, ребёнку был бы милее забавный примитивизм Османи или гротескная анатомичность Бюссэ. А не безупречное подобие жизни Рихтера — чем точнее, тем ужаснее.

— Монсеньор, я разозлил вас?

— Всего лишь не более обычного. Вы вызываете у меня искреннюю злость с момента первого своего появления, — честно признался Рокэ. — Ещё когда стояли на площади, сжимали кинжал — я знал, что вы захотите убить меня, и я был разочарован тем, что вы не попытались.

— Вы не понимаете, эр Рокэ, — безмятежно сказал оруженосец. — Я не мог убить вас. И никогда не смогу.

***
Приём был крупным — больше, чем обычно бывало в Малой зале, где слишком тесно от платьев, чужих эго, запаха воска и пота — кто-то то и дело ухитрялся пожимать ему локоть, поздравляя с превосходной кампанией, «заодно избавились и от бириссцев, наглые дикари, браво, Алва!» Тут ходил и Рафиано, который был нужен Рокэ, но так как эсктерриор обладал чрезвычайно малым ростом, высмотреть его в толпе не получалось.

Как и оруженосца.

Разумеется, на всех мероприятиях он ходил за Рокэ словно привязанный. Настырный хвостик. Зазевавшись, наступал ему на пятки, — и вот, милое сердцу неожиданное одиночество.

— Прелестный струнный квартет, говорят, выписали из Алата специально для приёма. Надеюсь задержать их в столице, моя дочь, сударь, вы конечно помните Эрнестину, ей исполнилось двадцать лет, и мы бы так хотели...

Рокэ слушал вполуха, рыскал взглядом — конечно, вот он. Окружён стайкой придворных дам, ярких и безвкусных; южные птички с подрезанными крыльями. Стоял пугливо, застенчиво, как оленёнок перед своим первым (и последним) охотником, доверчиво обнюхивал чёрное дуло ружья, — сын Эгмонта, как ни странно, шумных компаний не любил, предпочитая гулять по городу в обществе приятеля или рисовать. Однако стоило кому-то из дам пошутить, как оруженосец встрепенулся и негромко, музыкально рассмеялся.


— Вот вы где! — эхо от его голоса пошло по балкону, где Рокэ, зажмурившись, вдыхал запах остывающего вечернего города, влажного после дождя. Было тепло, действительно недурная музыка ворвалась в открытые двери вместе со смехом оруженосца, звоном бокалов, весёлым монологом — пожалуй, вечер действительно удался.

— Вот я, — негромко сказал Рокэ, изучая лицо оруженосца — винно-красный рот, румянец, слишком отросшие волосы; изучал его лицо, будто оно было готово выдать какую-то тайну. Не обычные страх, горечь, вдохновение, восхищение — но нечто состоящее из них всех и из чего-то нового в равной мере.

— Когда-то я говорил, что научу вас улыбаться, помните, после вечера у прекрасной Марианны? Похоже, вы освоили это искусство и без моей помощи.

— Нет, эр Рокэ. С вашей, — туманно ответил оруженосец. — Кстати, вы говорили задержать графа. Жестоко с вашей стороны: басни у него, по всей видимости, не кончаются.

— Первое впечатление ошибочно. Он даже забыл о финансах Талига больше, чем кто-либо в Талиге вообще знал.

Оруженосец хихикнул, привалился к балюстраде, прикоснувшись тёплым плечом к его.

В распахнутых дверях виднелись танцующие пары… Одинокая фигурка в цветах Рокслея посмотрела на Рокэ и прочла в его лице что-то, отчего дёрнула плечиком и отвернулась.

***
В этом крыле полы были не каменные, но красные, выложенные из сердцевины ароматного кедра, — Рокэ следил, как растворяется такой же красный свет над терракотовой черепицей, словно над синекдохальным горным массивом, разминал в пальцах горячую каплю воска. Оруженосец рисовал. В такой ранний час в приёмной было пусто — разве что пара гвардейцев мёртвыми изваяниями торчали у дверей.

Катарина заставляла их ждать, и Рокэ это надоело.

— Пожалуй, придётся навязаться даме без стука, — он критически оглядел белую занавесь, отделявшую приёмную от будуара, и пожал плечами.

Оруженосец посмотрел на него неодобрительно — и так же неодобрительно поприветствовала его Катарина, которая словно ждала его слов, чтобы явить себя миру. Она была в утреннем платье цвета изабеллы, лёгком, оголяющим белые руки, не знающие солнца, волосы собраны, умытое ненакрашенное личико нахмурено. Запахло лавандовой водой и ароматом горячего шоколада — оруженосец за спиной, проспавший завтрак, тихо вздохнул.

— Заходите, Рокэ. Я не ждала вас так рано…

Рокэ жизнерадостно приложился к ручке и по-хозяйски прошёл в будуар. Мягко упавшее полотно отсекло вдох фраппированного оруженосца, задетого таким непочтением к Талигойской розочке.

— Юноша, — негромко позвал Рокэ, любуясь нежной женской фигурой. — На сегодня можете быть свободны.

Катарина аккуратно высвобождала длинные волосы от шпилек, зная, как приподнятые руки натягивают ткань и чётче обрисовывают все достоинства (и недостатки, но об этом Рокэ решил сегодня промолчать). Мраморная грудь в баюкающих плоть кружевах — даже роды не смогли испортить её фигуру девочки-подростка, едва входящей в рост. Некоторых эта невинность возбуждала, Рокэ находил её пошлой, потому губительной для всего безупречного в ином королевского облика.

Безвкусная кровать, скорее помпезное ложе в псевдогальтарском стиле, раскинув когтистые лапы, ждало их обоих. Он отвёл взгляд.

— У нас есть несколько минут, — озабоченно сказала она. — А потом я как бы удивлюсь…

— Прекрасной алой ройе… — подхватил Рокэ и улыбнулся. — Ты знаешь, как тяжело было достать именно красную?

— Ты должен меня ценить, — отрезала Катарина и стянула корсет, с наслаждением вдохнула полной грудью. — В этом и смысл.

Сидя на кровати, Рокэ стягивал сапоги.

— Дай мне что-нибудь взамен. Что планирует благородная партия?

— Ничего, с чем бы ты не справился, Рокэ.

— Меньше разочарования в голосе, моя дорогая.

— Твои волосы роскошно смотрятся на белом шёлке, — мечтательно сказала она и уселась на него верхом, мотнула густой пепельной гривой и лукаво улыбнулась.


На спине, под худенькой лопаткой, у неё было несколько розоватых прыщиков, которые она безуспешно пыталась припудрить и вертелась, как девчонка, раздражённо пыхтя: такой она бывала очень редко и только тогда, когда Рокэ делал вид, что дремлет — пожалуй, он и с ней занимался любовью лишь из-за этих редких мгновений естественности, всплеска её бурной натуры, запертой в клетке, слишком маленькой ей. Точно его оруженосец.

Рокэ перекатился в солнечное пятно, дрожащее на измятой постели.

В отличие от породистых Окделлов, черты Катарины Ариго особой аристократичностью не дышали: матовое лицо сердечком, лицо хорошенькой белошвейки, а не королевы, вздёрнутый носик и белесые ресницы, которые ей приходилось чернить. Никакого значения для Рокэ это бы не имело, не придавай сама Катарина своему надуманному недостатку столько значений.

— Весьма хорош собой. Эти чуть запёкшиеся губы, лихорадочный блеск глаз — ах, юность, — Катарина, кажется, тоже думала об оруженосце, мечтательно потягиваясь. — Спасибо, Рокэ. Не то чтобы ты был лучшим клинком Талига…

— Из нас двоих весь Талиг опробовала только ты, и я смиренно покоряюсь твоей оценке.

— Мерзавец, — она хлопнула его по руке. — Помоги мне с застёжками....

Катари — помятая райская птичка — торопливо заколола волосы, прошлась пуховкой по щекам.

— Бледность тебе не идёт.

Она задумчиво кивнула и взялась за кармин.

— Ты уже спал с ним?

— Это не твоё дело, — Рокэ поправил выбившийся локон и поцеловал ее в горячий завиток над ухом, сглаживая грубость.

Пару раз оруженосец действительно засыпал, пока Рокэ наигрывал на гитаре тоскливые кэналлийские колыбельные. Или падал носом в «Полемику» Аврелия Колиньярского, когда Рокэ за соседним столом в библиотеке работал над «Эдиктом о веротерпимости» для Дорака. Иногда оруженосец говорил во сне, дёргался, и недовольно хмурился, и страницы шевелились от его тихого размеренного дыхания, и наблюдать за ним было поинтереснее многих вещей…

Но Катари об этом знать необязательно.

К паузе он привоскупил немного высокомерия. Катарина понимала такие вещи с полуслова, — вот и сейчас дёрнулось плечико, в золотистый пучок кровожадно вонзилась шпилька с сапфиром. Катарина осмотрительно улыбнулась и рассказала о последней выходке её беспутного братца.

Рокэ слушал без интереса.

Разумеется, оруженосец ждал его снаружи. Сидел, опустив голову, переплетя бледные дрожащие пальцы на остром колене, не моргая, следил за цветением роз на гобелене напротив. Рокэ он не сказал ни слова, даже не обернулся, чтобы насытиться распаренной шейкой Катарины в вырезе жёлтого платья. Впрочем, она его и не провожала. В их еженедельных встречах было больше расчёта и меньше страсти, чем в надоедливых casus belli Гайифы.


Ужин прошёл в молчании. Оруженосец наблюдал за тушёным кроликом с таким вниманием, как будто тот вот-вот обещал дать дёру. Рокэ отложил салфетку, побарабанил пальцами по столу.

— Юноша, я написал письмо. Раз вы не голодны, может быть, отвезёте его по адресу?

Рокэ неожиданно очень захотелось, чтобы он отказался.

— Конечно, эр Рокэ. Кому? — оруженосец с готовностью подскочил.

— Баронессе Капуль-Гизайль.

Мгновенная заминка.

— Разумеется, монсеньор. Эр Рокэ…

Над верхней губой поблескивала испарина, волосы пристали ко лбу, потемнели, завились. Выглядел оруженосец как религиозный фанатик, которого вот-вот поведут на костёр. Рокэ было засомневался, стоит ли, но оруженосец стоял покойно. Смотрел на него, распахнув глаза и ждал от Рокэ чего-то: очередной жертвы, быть может. Жертвы, на которую Рокэ был не готов.

— Эр Рокэ, — набрав воздуха, умоляюще повторил оруженосец. Пытался сказать что-то, что не мог выразить на талиг.

Рокэ вложил горячий от собственной хватки конверт в безвольную ладонь и сомкнул свои пальцы поверх чужих, припорошенных чёрным пастельным прахом. Прикосновение было его инициативой — и всё-таки полностью застало его врасплох: глаза сузились. Оруженосец лишь секундой позже перевёл взгляд на измятый конверт, отреагировал куда как более бурно, по своим меркам: вздрогнул, будто принял киркореллу, а не приглашение в дом самой желанной женщины в Олларии. Сжатый от волнения в узкую красную линию рот обмяк. Оруженосец коротко поклонился и исчез.

Окно запотело до молочно-синего. За откинутой портьерой — зелёное вечернее небо с тавром месяца, древний дуб, вздрагивающий под порывами невидимого ветра, оруженосец. Вот он пришпорил Сону, словно взгляд Рокэ толкнул его в спину. Тень его дрогнула, изогнулась волной на пустой дороге и истаяла.

Рокэ представил его, спящего в изгибе тёплого плеча, укрытого от утра благоуханной завесой чёрных волос, и безрадостно отпил вина. Замер. Хуан, как недобрая весть, возник за плечом.

— Где дор Рикардо?

— Отправил его к Марианне.

Хуан аккуратно наполнил бокал Рокэ и только после этого позволил себе спросить, чуть приподняв бровь — высшая степень удивления, доступная его невыразительному лицу.

— Но зачем?

— Чтобы мальчишка лишился, наконец, девственности, и сбавил любовный пыл. Иначе снимет себе шлюху из Старого города, и потом только и бегать, что лечиться спринцеваниями. Хотя, может, это и не такая плохая идея. Пусть оседлают Моро.

Прочь от респектабельной пасторали сытого квартала — в самые зловонные трущобы Нижнего города, где луна силилась пробиться сквозь ряды бельевых верёвок, склонившихся друг к другу скособоченных крыш, угрюмых разросшихся буков. В публичном доме, куда частенько знать приходила, когда не хотелось телес Марианны или её чистеньких подружек, зарабатывающих на булавки и драгоценные пустячки втайне от мужей. Прекрасные от выпивки женщины в тафте и перьях, безвкусных аляповатых побрякушках целовали его губы, оставляя за собой алые отпечатки и хриплый смех. Сирены сифилиса, как окрестил их Эмиль, блестя глазами, когда Рокэ только привёл его сюда, не поддавайся их чарам.

Рокэ следил, как наливали абсент — эту новинку привезли из Гайифы, и как всё, находящееся на грани запрета, он пользовался популярностью. Щедрый поток залил осколок сахара, зажатый в серебряных щипцах, и пролился в золотистый бокал, как бледно-зелёная морская пена. Слова и реплики сновали в разуме, будто муравьи, толкались в виски. Может, абсент… Полынь, лакрица, сладость, — с каждый глотком голова становилась легче, словно мягкий и свежий морской ветер пригладил волосы, как нежное дыхание.

Рокэ со злорадным омерзением изучал себя словно со стороны — бездумно рыщущие в синеве зрачки, вялые расслабленные губы, нервически стиснутые пальцы. Вино его не брало, а абсент — в самый раз, разве что до сакотты Рокэ не опускался. Всё лишь вопрос времени, — «не мыслю, стало быть, существую». Интересно, что сказала бы Катари, если бы увидела его в этой грязной забегаловке? А оруженосец? Захлопотал бы, как наседка... Воспоминание пронеслось кометой на внутренней стороне век, оставило после себя неясные сполохи, отозвавшиеся привычной мигренью. Рокэ медленно вытащил из бархатных ножен квилон и столь же привычно, будто правил бритву, разрезал подушечку большого пальца до самой мякоти.

Какой бы опасный оборот ни грозились принять его опьяневшие мысли, Рокэ остановил их, сладил с собой, как ладят со слишком норовистым линарцем, хлыстом и болью, как и всегда. Пожалуй, на сегодня ему хватит.


Оллария в предутреннюю пору была самым мёртвым городом, который вы когда-либо видели, и самым неподвижным. Неземная тишина, ни собак, ни детей, ни ранних торговцев, ни фонарщиков, только шаги Рокэ по чистой брусчатке и мягкое раздробленное эхо. Давным-давно укрощённый каналом дикий Данар сонно плескался под мостом, затянутым туманом. Слабый свет освещал город, будто проникал сквозь далёкое зеркало, и на мгновение Рокэ показалось, что он перешёл ночь человеческую и давно идёт по чужому городу-двойнику на другой далёкой бусине, где солнце взято в заложники, а его оруженосец навсегда останется спать в постели надушенной незнакомки.

Измаранный помадой воротник рубахи покалывал кожу. Опьянение спадало. Рокэ шёл по пустым улицам, не глядя до знакомые до набитой оскомины плиты дорог, наступал на хвост предрассветным сумеркам. Вымерзший за ночь город ещё не отошёл от ночного — трупного, предательски скользнуло в голове, — окоченения. Расстроенные ряды облаков замерли над Ружским дворцом. Молчание мира не смог поколебать даже далёкий скрип тележного колеса.

Звуки приречных рынков плескались в воздухе. Сквозь мёртвые, скукоженные переулки и тупички дорога привела его к жизни, впрочем, как и всегда. Размноженный мокрой черепицей рассвет мстительно хлестнул его по глазам, когда Рокэ уже вернулся.

— Вот вы где.

— Вот я, — отозвался Рокэ.

Они столкнулись на лестнице. Рокэ поднимался в кабинет, оруженосец, судя по всему, спускался в купальню. От него пахло женскими духами. Засаленные волосы были грубо и небрежно приглажены рукой. Пунцовел след от чужих зубов — под воротником, где увидеть можно, только если искать. Рокэ искал.

— Вы, должно быть, устали, юноша, — вежливо сказал Рокэ.

— Я ждал вас, чтобы передать ответ баронессы, — дыхание оруженосца пахло анисом и лакрицей — или это было его дыхание? Сложно было разобрать. Аромат такой стойкий, что можно было попробовать его на вкус, — почувствовать кромку золотистого стакана нежной внутренней поверхностью губ. Серебряные щипцы, смех, — глаза оруженосца горели в сумраке коридора как у кошки, ещё чуть-чуть, и зазеленеют.

Он желал извинений, но не знал, как их потребовать — как будто Рокэ был за что-то виноват. Неужели даже Марианна не спугнула воспоминание о Катарине в объятиях Рокэ?

— Благодарю, — Рокэ выхватил конверт. — Идите спать, поговорим завтра утром.

Честно говоря, мальчишка порой начинал его утомлять. Вот и сейчас он хлопнул дверью своей спальни так, что звук разнёсся по всему дому, будто стены были не из дуба, а из бальзового дерева.


На тренировку следующим утром не пришёл ни Рокэ — много работы, ни мальчишка — уехал к кузену.

***
Что-то скоро случится — Рокэ начал чувствовать. Как хороший моряк, он мгновенно оценивал перемены в атмосфере. Затишье, как перед грандиозной дракой, ссорой братьев, что оканчивается дуэлью; чем-то ужасным, что вот-вот произойдёт.

Оруженосец спустился к завтраку замечательно зелёный, и Рокэ даже отставил чашку с шадди.

— Давно ли вас тошнит по утрам?

— Это ничего, эр Рокэ. Только не шутите… пожалуйста. Похоже, отравился какой-то гадостью, когда мы обедали.

— С Лараком? — кто там следующий претендент на надорских овец?

— С Приддом. Чтобы я ещё раз… — невнятно сказал оруженосец и потянул в рот поджаренный хлебец, взмахнул рукавом. До Рокэ донёсся удушливо-сладкий запах.

— Всю ночь ели сладкое? Один раз колет вам уже перешивали. Хотите ещё?

— Терпеть не могу, — возмутился оруженосец и отпил воды. Зубы выбивали дрожь.

— Не врите. С кем вы были?

— Встречался с Приддом.

— Валентин Придд уехал из столицы ещё на прошлой неделе.

— Эр Рокэ, не может быть, я видел его своими глазами!

— Лгать вы научились: даже огонь в глазах горит. Но проверять ложь стоит получше. Как поживает эр Август?

Оруженосец жадно и неряшливо пил, — отёр губы и мрачно перебил:

— Я видел Валентина и говорил с ним позавчера. Хотите верьте, хотите нет.

Перстня Алва, одолженного взамен проигранного фамильного кольца, не было. Оруженосец носил его не снимая, даже когда вернул свой карас, — Рокэ не потребовал кольцо обратно — но после вечера у Капуль-Гизайлей не надел ни разу.

Рокэ стало смешно.

Оруженосец на него обижался — это было непривычно и в какой-то степени умилительно. На Рокэ никто не обижался с тех пор, как ему исполнилось семь. С семи лет его воспитывали как взрослого и спрашивали как с взрослого — а когда умерли братья, свободы лишили совсем. Рокэ ненавидели, обожали, подлизывались, задабривали и боялись. Оруженосец не подлизывался, не задабривал и совершенно почему-то не боялся Рокэ. Он ел, не поднимая головы, не тратил его деньги, гордо перебиваясь и высчитывая какие-то гроши, одалживался у кузена или дурачка Феншо; старался не попадаться на глаза самому Рокэ. Это было удобно, и всё-таки Рокэ был недоволен. Он и сам успел привыкнуть к сосредоточенному сопению под дверью, когда оруженосец слушал, как Рокэ играет, не решаясь войти; к тренировкам, где серьёзная мальчишеская мордаха озарялась редкой случайной улыбкой, когда Рокэ чуть-чуть поддавался. Успел привыкнуть к восхитительным рисункам, топоту по утрам и истинно северному, сиречь несуществующему чувству юмора.

Теперь оруженосец смотрел сквозь него, улыбался или хмурился — в зависимости от того, что пристало случаю, а живости и участия в его гримасах было столько же, сколько в морской воде, равнодушно набегающей на песок.

Рокэ потёр виски. Головная боль вкрадчиво звенела в висках, обещая грозу и молнии.

Белая пена, холодная зелёная вода, соль, собирающаяся на лице, превращала ресницы в длинные тяжёлые стрелки. Свобода. Непредсказуемость — воду надо было приручать, воде нельзя было доверять, воду можно было лишь любить, истово и самозабвенно. Только тогда она разрешала быть в себе. Карлос, шутник и болтун, чувствовал это. А их отец, который в молодости ходил под парусом — нет.

Так же Рокэ приручал и оруженосца. Учил фехтованию, обхождению в обществе; учил пить тюрэгвизе и играть в карты, не теряя головы (бесполезно): на лице оруженосца были написаны и восторг, и разочарование, когда приходила плохая карта. Рокэ нравилось смотреть на быструю смену эмоций, пить резкую настойку, смягчённую мёдом, остающуюся на языке острым сладостным послевкусием, вкрадчивым обещанием, пока оруженосец делал вид, что не обижается очередному проигрышу; вихрастый, растрепанный, похожий на осеннего воробья. Однажды Рокэ зачем-то взял и проиграл, только чтобы посмотреть, что будет — оруженосец был собой чрезвычайно доволен.

…Всё ушло в прошлое. Что делать, Рокэ не знал. Извиняться было, разумеется, не за что — а если бы и было, Рокэ Алва никогда и ни перед кем не извинялся.


Осенние Скалы, дрожа, перешли в Ветер, потом в голубые холодные Молнии. Голые, как старые кости, ветки деревьев переплетались сквозь клочья мутного тумана за окнами дома, где — внутри — Рокэ и оруженосец старательно избегали друг друга, говорили ни о чём или завтракали в полном молчании. Однажды оруженосец прислал записку, в которой сказал, что вернётся утром — и действительно вернулся. С очередным засосом на бледной шее, разорванным воротом рубахи; перехватил красноречивый взгляд Рокэ и независимо отвернулся.

Рокэ привык не запирать двери в кабинет: пока луна старательно наливалась светом тускнеющих от такого соседства звёзд, Рокэ пел и следил за тем, как дрожит кинжально-острая полоска света в темноте коридора… Оруженосец не пришёл ни разу.

А потом оруженосец попытался его убить — во всяком случае, так показалось Рокэ.

***
Кольцо было ему тесновато. Он машинально крутил его, оглаживая край золотой зарницы. Под металлическим ободком была тёплая и нежно сливочная кожа, натёртая металлом — несла на себе оттиск веса и цвета тяжёлого рубина. В камине уютно трещали дрова. У чёрного входа какая-то женщина кокетливо смеялась над шуткой, произнесённой мужским баритоном. Рокэ ждал смерти с клиническим любопытством энтомолога, препарирующего последний экземпляр прекрасной бабочки, — выйдет ли в этот раз или нет? Наверное, нет. Мало у кого получалось убить его, Рокэ.

— Это не ваш камень. Я бы предложил опалы.

Повелитель Скал, конечно, знает о камнях всё.

С собой оруженосец впустил сквозняк. Книга, лежащая у Рокэ на коленях, беспомощно затрепетала листами и побеждённо затихла — когда оруженосец, небрежно поддёрнув штаны, опустился в соседнее кресло и уставился в пламя.

— Налейте мне вина, и себе тоже, — велел Рокэ. Голова болела сильнее обычного, от оруженосца тянуло озябшим, но различимым духом ладана, гусиного жира и воска, неестественной сладостью, и хотелось закончить со всем этим побыстрее, но оруженосец только безразлично стиснул львиные морды подлокотников. С заляпанных грязью сапог, которые он не потрудился отряхнуть, капало, и теперь парочка ангелов на безвкусном, но всё равно любимом ковре открывали Рассветные врата для чёрно-кирпичных клякс.

Черное сукно колета лаково блеснуло на свету, дорогая ткань мягко облегала плечи, бледную, в голубых прожилках кожу неожиданно трогательно тонких запястий. Отблеск каминного пламени выпутался из темноты, осветил крестовину застарелого крысиного шрама, перечёркнутого кинжалом Рокэ, которым он когда-то выпускал заразу из вялой, доверчиво подставленной ладони, и, как в алом затоне, утонул в перстне Ариго.

Рокэ смотрел только на шрам.

— Помню, как вы терпели боль, мазались какой-то дрянью. Когда-нибудь вы поймёте, это не героизм, это глупость? Кому как не мне знать разницу между одним и другим. Бессмысленный стоицизм губителен, цвет северной нации и так уже изрядно побит этой заразой. Кому как не вам это знать.

— Вы полагаете себя аполитичным, а говорите точно как Лучший Человек. Или так не говорят? Вы выступаете единой массой. Лучшие Люди... – устало сказал оруженосец. Рокэ нахмурился.

— Не вам указывать мне, во что мне верить и кому служить. Тем более, вы забываете, что я тоже рождён Человеком Чести. Мы с вами похожи.

Когда Рокэ брал его себе, он уже прекрасно знал, что именно ему предстоит быть тем самым глупым стоиком, а сыну Эгмонта — медвежонком, что выгрызет его сердце. Хищный опасный зверёк, любовно спрятанный под колетом от строгого учительского ока. Acte gratuit вполне в духе Алва.

— Всё это ваше бегство в фантазии, которыми вас кормит Штанцлер и королева. Я знаю, вы ведь даже не испытываете ко мне настоящей ненависти, всего лишь используете смерть отца как почетный трофей в попытке вызвать у меня жалость? Угрызения совести? Что? Я не жалею о его смерти. Будь у меня шанс, я бы поступил так же… А вы даже не спросили, как он умер. Ни разу.

— Я прекрасно знаю, как умер мой отец, — ответил оруженосец, и Рокэ рассмеялся.

— Ну разумеется. Разумеется, вы знаете.

— Не я сбегаю в фантазии. Мой эр и Первый маршал Талига должны быть одним человеком, а не двумя личностями, что случайно сталкиваются в проёме двери и расходится своими путями. Вы то отталкиваете меня, то снова даёте… надежду.

Рокэ безмолвствовал.

— Я очень плохо себя чувствую, эр Рокэ, — спокойно добавил оруженосец. Внезапно загустевший акцент придал его словам необходимую точность свистящего в воздухе топора. — Буду благодарен, если вы отпустите меня пораньше. Я ведь всё равно никогда вам не нужен.

Очертание его лица мерцало в полумраке. Ни одной свечи не пробивало душный сумрак между их креслами, его замершие на подлокотниках кисти, будто выточенные из слоновой кости, погрузились в темноту. Яблочное полено с шелестом рассыпалось на угли.

— Узнали неприятную новость? — с искренним любопытством спросил Рокэ.

— Да. Человек, которому я доверял, меня предал. Я смотрел ему в глаза, а он смотрел в мои, мы разговаривали, и я думал, «знает ли он, что я собираюсь сделать?» И он думал то же самое. Забавно.

Он мягко рассмеялся и хлопнул ладонями по креслу, приласкав оскалённые, покрытые позолотой пасти, встал, чуть пошатываясь. Вкусно зашипела пробка, алая струйка стекла по тонкому горлу фужера, потраченная зря неверной рукой. Прикосновение его горячей влажной кожи было неприятным, но Рокэ принял бокал и потянул над ним носом.

То самое, ещё из Алвасете привезённое дедом. И такое вино отравить… — вот, где грех, с сожалением подумал Рокэ.

Происходящее перестало его забавлять, а значит, перестало существовать. Как актёр, который стремится покинуть сцену до того, как сменят декорации, он глотнул вина, смочив губы, и отставил бокал. Оруженосец поднялся, словно по команде — сложил ладони за спиной. Кинжал вызывающе остался в ножнах.

— Вы можете быть свободны, — равнодушно сказал Рокэ. Голова болела, в глаза словно песку насыпали, хотелось выпить дурной касеры и спать, спать целую вечность….

Рокэ отвернулся от оруженосца — смотреть на него не было никаких сил, ещё мгновение, и Рокэ бы его ударил, в солнечное сплетение, затем от весёлой злости саданул бы коленом по подбородку. И нарушил бы самый незыблемый принцип: не избивать слабых и детей. Оруженосец был слабым и был ребёнком.

Рокэ набросил плащ, проверил, вычищен ли клинок у шпаги — оруженосец хорошо постарался, шпага блестела, как луч месяца, хитро пойманный в бархатные ножны. Собственно, непонятно, с чего Рокэ так разозлился? Всё было предрешено давным-давно.

— Не покидайте особняк, пока я не приеду, — сказал Рокэ, запнулся. Оруженосец молчал — тяжёло уселся в кресло, обмякнув, опустил голову.

Что-то было не так. С этого дурака сталось бы отравить сначала себя, а потом и своего эра.

— Хуан, — негромко сказал Рокэ. — Подойди.

Он отбросил шпагу и опустился на колени — оруженосец не притворялся, а честно потерял сознание. Хуан беззвучно возник за спиной.

— Отравил? Или отравился сам?

— Пока не знаю, — сказал Рокэ, запрокинул чужую горячую голову — мутные белки глаз, иссохшие губы, потный лоб; сладкий до тошноты запах, от которого сводило скулы и образовывалась во рту горькая слюна, стоило лишь втянуть его ноздрями...

Височные венки сильнее выделились под кожей, на губах расцвел и тут же лопнул пузырёк слюны, прозрачный и будто бы невинный в распаде своего хозяина, кулём осевшего в руках Рокэ. Желтоватая кожа была тёплой, неприятно тёплой, как будто кровь пульсировала под самой поверхностью, готовая прорваться наружу. Кольца волос потемнели до тёмно-русого, прилипли ко лбу и щекам, словно морские водоросли или экзотическая татуировка. Рокэ торопливо вспорол рубашку — та же желтоватая кожа, и лишь у пупка — крошечное розовое пятнышко.

Всё было очевидно. Температура, потеря аппетита, снулый вид, запах, галлюцинации — а Рокэ и не заметил. Слишком уверенный в том, что оруженосец вечно врёт…Теперь, если он умрёт, виноват будет только Рокэ.

— У него тиф, — скучным голосом сказал Рокэ, механически закатал до локтей рубаху.

Оруженосец лежал на ковре. Обмякшая кисть, лишённая кольца сжималась и разжималась — оно валялась тут же, молния продолжала бить в алое, словно издевалась. Носком сапога Рокэ отшвырнул перстень Ариго прочь, в полумрак, как мерзостное насекомое.

— Хуан! Горячей воды, карболку, корпию. Пришли сюда Дедала, у него практика в Посольском квартале, если мне не изменяет память. Вели, пусть в спальню герцога Окделла принесут все канделябры и подсвечники.

— Соберано, если он успел вас отравить, вы доживёте только до утра... — если не займётесь собой, не договорил Хуан, но это было понятно без слов.

— Зато до утра я пойму, выживет он или нет. Быстрее.


Оруженосец не умер.

Рокэ не спал десять дней, не отходя от чужой постели, изредка урывая две-три минуты отдыха, и лишь после того, как оруженосец сам довольно споро умылся и пожелал вина и пирожных, дошёл до своего кабинета и уснул прямо в кресле, прижав к себе «Слезу», словно мать — потерянное дитя.

***
Морской туман пах терпко и горько, как слеза. Небо было противно-жёлтого, больного цвета, а вода почему-то чёрная. Странную эту несовместимость он принял как должное, с пониманием, это сон — и все таки нет. И небо цвета подтухшего желтка, и духота, и сильные порывы теплого ветра, и дождь, нагоняющий их, и темнота за правым плечом. Всё было сном и в то же время нет. Карлос заговорщицки подмигнул.

— Куда мы плывём, Карлос?

Его слова снесло ветром. Гроза опустилась на них, и от неё было не сбежать. Высокий шторм крался за ними, всё ближе и ближе.

— Помоги мне!

— Как я могу, Росио? — Карлос пожал плечами и откинул с лица волосы, грациозным ленивым движением. Улыбнулся. — Я же мёртв, — шепнул Карлос и исчез.

Лопнувшие мозоли сочились сукровицей, руку дёргало, жгло, будто в мягкую уязвимую мякоть ладони укусила злобная предзимняя оса, и Рокэ предстояло сражаться с грозой одному.

***
Проснулся он на рассвете или на закате, если судить по робкому свету в высоких окнах; голодный, как молодой волк. В спальне было темно, свет падал сквозь щель в портьерах цвета марсалы, словно нож. По другую сторону угадывалась обнажённая по ранней весне ветвь вяза и пара взъерошенных от весны скворцов.

Рокэ повернул голову, прошуршав волосами по высокой подушке, и таким же шуршанием с готовностью отозвался мелок по неуверенно устроенной на чужих коленях планшетке. У кровати сидел оруженосец и рисовал что-то с таким тщанием, что даже не заметил, как Рокэ стал наблюдать за быстрыми движениями его порхающих пальцев. На мгновение оруженосец оторвался от листа и затуманенный его взор упал на Рокэ — и тут же прояснился. Слабая улыбка прошла по лицу.

— Вы долго спали, — сказал оруженосец. — Хуан чуть не избил меня, думал, я отравил вас, «соберано такой сильный, что яд подействовал только сейчас». А я думал, вы заболели. Хотел послать за священником. Но потом я понял, что не знаю, во что вы верите — и верите ли вообще.

— Не верю, — солгал Рокэ и рвано закашлялся. Голос исчез, как блеск из поеденной ржой стали, оставив после себя хрипящую тень. Что-то в его голове, мутной от сна, словно таяло: вечная боль вернулась, будто так и должно быть. «Ты меня звал? — хотелось спросить Рокэ. — Я тебя слышал».

Оруженосец распахнул тетрадь, будто выпустил из ладоней палевых и чёрных голубей. На развороте грубые чёрные наброски спящего Рокэ. Оруженосец изобразил его красивее, чем есть на самом деле, хладнокровно подумал Рокэ. Почти андрогинное узкое лицо, корона чёрных волос на подушке, приоткрытые влажные губы — тщательно прорисованный крошечный блик. Рокэ-с-рисунка казался, да и был, куда живее, чем Рокэ-настоящий чувствовал себя: казалось, грудь спящего сейчас неспешно поднимется во вдохе. Рокэ взял тетрадь и перевернул страницу непослушными пальцами, чувствуя себя медведем, который пытается спрячь кружево.. На четвёртой был сам оруженосец — он нарисовал себя в облике смерти, что тянется к груди Рокэ, белая кость словно разряд света посреди страницы — образ был таким странно-эротичным, что Рокэ даже отвёл глаза. Он никогда не думал о мальчишке в таком ключе, конечно, и неожиданное напоминание было совершенно не к месту.

— Я скажу Хуану, что вы проснулись. Он обещал зарезать меня, если вы не придёте в себя. Мне кажется, это была не шутка.

«Не уходи», — почему-то хотелось сказать Рокэ. Но оруженосец протянул ему стакан мутной воды — по вкусу порошок дроблёного жемчуга, — и поднялся. Покачнулся; пальцы вцепились за столбик кровати, побелевшие от усилия, ещё не оправился от собственной болезни. Тени под глазами, впалые щёки, покрытые трёхдневной щетиной — примерно так выглядел Эгмонт, когда вставал на Линию. Но об этом оруженосцу знать не стоит.

Первый (или последний) луч разбился о дальний загиб речного русла, поплыл по течению, словно плавлёное золото, расточительно вылитое за окно. Тикали материнские ходики, настраиваясь на мелкий деликатный звон.

— Я записал всё, что вы говорили во сне. Подумал, может, это важно, — от дверей сказал оруженосец и прошмыгнул под рукой Хуана.

Рокэ задумчиво полистал знакомую тетрадь. Целые страницы... сколько же дней он лежал? Почерк у оруженосца был такой же текучий, как цвет глаз — буквы то скашивались друг на друга, свирепо проткнутые остриём восклицания, то благообразно усеивали строки каллиграфическим бисером. Узкие межбуквенные промежутки, будто оруженосец по старой привычке экономил бумагу, заставляли символы тянуться вверх и прихотливо изламываться в местах скрещивания, словно на самом деле это были не слова, но зарисованный прихотливый ряд цапель, прилетевших на водопой. На последних страницах манера становилась поразительно небрежной — буквы оседали, расплывались, выпрыгивали, бились в ознобе, будто писавший их мучился с пером не меньше, чем перо с ним.

Когда он ушёл, Рокэ внезапно осознал: вероятнее всего, это был самый благородный поступок, который ради него когда-либо совершали.

***
— Давно со мной такого не было. Четыре дня сна. И я ещё насмехался над почтенным племенем сов.

Хуан выразительно пожал плечами и молча протянул горячее полотенце. Рокэ посмотрел в зеркало — в мутной серебряной поверхности отражалось заросшее щетиной лицо, а тени под глазами были даже не синими, а фиолетовыми, в зеленцу, как давешний абсент.

Разбиватель сердец, любовник королевы. Видение неземной красоты.

Против воли Рокэ рассмеялся, и оруженосец тут же тихо поскрёбся в дверь, словно ждал. Может, на самом деле ждал и прислушивался, прислонив к двери чуть оттопыренное красное ухо, переминался с ноги на ногу.

— Извольте, герцог Окделл, — объявил Рокэ, — только вашей царственной особы мне не хватало этим чудесным утром. Заодно подайте мне сюртук.

Им было друг с другом слегка неловко, как бывает, когда расстаёшься со случайным попутчиком, но невольно, связанный географическим обстоятельством или закрытыми на ночь воротами города, ещё некоторое время правишь своей лошадью пообок чужой, — выпущенное раньше срока на воздух прощание ещё звучит между, и разговор не клеится.

Рокэ принял сюртук, торопливо накинул и раздражённо нахмурился — он похудел, и теперь ткань сидела не по фигуре, как будто он напялил на себя одежду брата. Да кошки с ним.

— Вас ждут в Фельпе, — подал голос Хуан. — Пока вы отдыхали, — деликатностью его домовладелец никогда не отличался, — приезжали гонцы.

— Фельп потом. Сначала Ариго и гусятинка, — объявил Рокэ. — Пусть седлают Соро.

Оруженосец вслед за ним слетел в вестибюль.

— Эр Рокэ, постойте… Эр Рокэ! — скакнул за ним, словно конь, через две каменные плиты на третью, взвизгнув каблуками по безвинному гладкому камню, и вцепился в его рукав. — Вы куда?..

Несчастный, жалкий подкидыш. Уже в нежном семнадцатилетнем возрасте, опасном рубеже взрослости, оруженосец доставал ему до переносицы, хотя и ссутулился; скорбно свёл острые лопатки под белоснежным льном слишком узкой рубахи. Когда он волновался, то начинал машинально теребить пальцами серебристый край эсперы — Рокэ отметил, что следы от чужих поцелуев совсем сошли.

— Я? Как и сказал, иду побеседовать с братцами Ариго, хозяевами того милого перстенька. Алое вам к лицу, я уже говорил?

— Братья королевы не при чём! Эр Рокэ, Штанлцер… — уже без «эр», отметил Рокэ, — дал мне перстень, но я не травил вас, ну конечно, нет, как я могу, я же вас… — перебил сам себя. — Пожалуйста. Не трогайте Катари и её братьев. Я… я скажу на суде, что всё неправда!

Рокэ остановился, и горячие ладони сразу же исчезли.

— Вы не понимаете, эр Рокэ. Маршал Ги работает. Я не знаю точно, но подозреваю, он приложил усилия к тому, чтобы мы заключили конкордат с Агарисом, сейчас нельзя мешать. Совсем никак нельзя!

— С Агарисом, значит, — сказал Рокэ. — Я ни кошки не понимаю. Но положим, это ваши эсператисткие дела меня волнуют мало. Однако Штанцлер должен ответить.

— Он уехал, пока я болел, — оруженосец отвернул пылающее от смущения лицо. — Покинул столицу… Он солгал мне, когда отдавал перстень, я точно знаю, и когда я заболел, а вы не умерли, понял, что…

— Я до него доберусь, — закончил Рокэ и раздражённо цыкнул. — Ладно, успеется. Но после Фельпа я займусь всеми, кто имел касательство к этой мерзости.

— Эр Рокэ…

— Нет. Вы будете лежать дома, есть пресную овсянку и думать о собственной глупости. И дай Создатель, чтобы к моему возвращению вы успели передумать хотя бы треть.

***
Фельп провожал его пеклом и тысячей благодарностей — вольный город прекрасно понимал, что если Рокэ Алве придёт в голову повернуться против них, Фельп и Ургот, вероятнее всего, сметёт с лица земли.

Рокэ вяло взмахнул рукой на бесконечные потоки льстивых похвал и во внезапном приступе раздражения послал Моро галопом. Он оставил без внимания слова оруженосца, слишком занятый его болезнью, и теперь наверняка пожнёт плоды своего легкомыслия.

...Рокэ вернулся в столицу с запахом тёплого нежного ветра, пропитавшего кожу, волосы, и зацветающим бутоном морской розы в петлице мундира — а Оллария горела.


В камине тлели яблоневые поленья, Рокэ с удовольствием потянул носом. Оруженосец привычно подал ему вина. Трое серых монашков стояли у стены, один был выгнут подобно вопросительному знаку, покрыт лихорадочными пятнами, второй нервно облизывал губы, а третий полностью ушёл в тень своего клобука, только благостно перебирал чётки красивыми узкими пальцами.

Пахло кровью, «Кровью» и, наконец-то, сладким шадди.

— Сначала спать, потом — всё остальное, — распорядился Рокэ. — Святые отцы, будьте так любезны освободить себя от моего присутствия, моего оруженосца забирайте с собой, только не слишком далеко.

Хуан подал шадди, острый перец и кувшин с карамелью, ловко пристроив поднос на хитроумно выложенную книжную башенку рядом с хозяйским креслом (книги доходили до самого потолока стукко, у Рокэ никак не доходили руки, а оруженосец всё время притворялся, что забыл о поручении).

— Долго?

— До вечера. Потом работа, — отозвался Рокэ. Оруженосец задержался в дверях, следил за ним через комнаты, притворяясь, что не следит — и разве Рокэ не делал то же самое?

— Поздравляю с победой, монсеньор.

Но Рокэ это вполне могло только присниться.

***
Сонно змеился Данар, перечёркнутый диагоналями света, но свет был не привычный, а тускло багровый, неравномерно пульсирующий, подчинённый собственному такту сообразно с порывами свежего ветра. Пламя то разрасталось, как опухоль в теле города, то сжималось; огненный кот, припавший перед прыжком. Чересполосица гомона простреливалась редким мушкетоном и дисгармоничным церковном звоном, словно целились именно в колокол. Каштаны росли, пробивая корнями мостовую, вздыбленную тут волноподобно, будто кошачий хребет. Дом Ариго горел.

Рокэ стиснул зубы.

— Ваше Преподобие, прошу за мной!

Чёрные глазки Авнира блестели — начальная, тихая ярость бедламита, запертая в тюрьме черепной коробки.

— Будь посему, — глухо сказал он. Рокэ встряхнулся, как пёс, смаргивая с лица воду, фыркнул и непочтительно поторопил будущего мученика в спину.

На первом этаже пламя ещё не разгорелось толком, тянуло дымом, было тепло, но терпимо. Авнир замешкался. Шагать прямо в Закат тяжёло даже для истинно верующиего, Рокэ пришлось помочь: жилистая шея щёлкнула под пальцами, и мертвец осел у лестницы.

Сзади потрясённо охнули.

Рокэ прищурился сквозь дым, выругался вполголоса, запнувшись о то ли стул, то ли о золотое кресло — Ариго любили такую мебель, чем богаче и «царственнее», тем лучше. Компенсировать, что ли, пытались... Дым не исчезал, становясь гуще, несмотря на проклятие. Рокэ нащупал кариатиду с обнажённой грудью (хотя обнажённая грудь и «Ги Ариго» в его сознании не вполне вязались) и заморгал. Конечно. Его оруженосец, невесть как пробравшийся внутрь, смотрел на труп Авнира и прижимал ко рту ладонь.

— Вы...вы его...

— Кошки подери, я же приказал вам ждать на улице! Плач и обвинения во всех смертных грехах — позже. Поняли? Либо идёте со мной, либо я оставляю вас тут, горите пламенем с этим святошей.

— Я х-хотел спасти…

Отчего-то Рокэ разозлился так, что кровь к щекам бросилась: захотелось закатить оруженосцу пощёчину, чтобы побыстрее пришёл в себя, но тот уже взял себя в руки, только посматривал угрюмо.

— Я с вами.

— Вот и отлично, — еще больше рассердился Рокэ. — Идите за мной и не отставайте!

Широкие мраморные пролёты, белеющие плешивые пятна на дорогих ореховых панелях — там, где раньше висели картины, — Рокэ провёл пальцами по выгоревшим обоям с вытесненными гвоздиками. Сквозь хрупкие от жара свинцовые переплёты проникал слабый свет и гомон толпы. За спиной закашлял оруженосец, надсадно, хрипло, слава всем честным святым, близко — Рокэ вспомнил про грудную хворь, недавний тиф — и сжал зубы. Потом. Потом он разберётся с этим дураком, который, будто щенок, лез в пекло, дым и смерть; вечно путался под ногами. Сейчас надо думать о другом.

Рокэ выпустил ворона, который заметался, исступлённо каркая, и вылетел в окно, швырнул клетку и наконец занялся делом — поворошил бумаги на столе, проверил исходящую нишу — ничего, ничего, пусто, пусто, ах, Ариго, жадная тварь, выгреб всё подчистую…

Удар. Рокэ обернулся — оруженосец лежал без сознания, ухитрившись задеть массивный книжный стеллаж, пусто накренившийся в сторону — Ариго увёз и книги, хотя в жизни не открыл ни одну, Рокэ знал об этом достаточно; даже драгоценные пластины выдрал из дверей, судя по светлым сиротливым полосам в тёмном лаке… И оставил на разграбление целый город.

Рокэ потёр виски, и вдруг медленно, медленно к его ногам спланировали несколько листов бумаги — наверное, забыли когда-то на полке вместе с государственными бумагами, да так и оставили второпях. Рокэ подобрал бумаги, бережно перешагнув через оруженосца, проверив пульс — быстрый, неглубокий; и зашёлся в торжествующем кашле.

Красивый брат Катарины — разумеется, красивый, очень красивый, иначе какой был бы в нём смысл, совершил замечательную глупость. Конечно, без этих забытых голых листков Рокэ бы всё равно провернул то, что задумал, но милый Ги чрезвычайно облегчил ему работу. Матовая бумага с водяными знаками леопарда, как его представляли давным-давно — неуклюжей, впрям смотрящей двуглазой собакой, повернувшей рыкающую пасть, однако, непостижимо в профиль. Пустые листы, на которых Рокэ может написать то, что нужно — чтобы медленно и с удовольствием избавиться от этих мерзавцев. Всё-таки от оруженосца был толк.

— Вставайте, ну же, — мягко прошептал Рокэ ему на ухо, вздохнул — времени не было совсем. Парадная лестница горела, он чувствовал, остался только вход для прислуги, спаси Создатель, надеюсь, его не заколотили. Он взвалил оруженосца на плечо, — как ни силён был, но надорский медведь скоро, пожалуй, и отца своего догонит по размерам — оруженосец хрипло дышал ему в ухо и слабо перебирал ногами, пытался идти сам.

Дымно. Рокэ остановился и прижал оруженосца к стене. Тот бессильно запрокинул голову и устало заморгал.

— Опуститесь на пол, — сказал Рокэ и в раздражении отвернулся. Где же выход... Каркнул освобождённый ворон. Потом ещё раз, и ещё, когти заскребли по черепице, потом острый клюв ударил по стеклу — значит, вот она, в двух шагах от них — оруженосец устало протянул руку. Рокэ рывком поднял его и не удержался: взъерошил ему волосы.

Всё-таки выбрались.

@темы: Фик, G - PG-13, Фест Р.О., Миди, Слэш

---

Список работ феста к д/р Ричарда Окделла

[AlvaDick]

Фест в честь дня рождения Ричарда Окделла завершен.

Выложенные работы:

"Лучший подарок", коллаж, автор *Няшечка Окделл*.
"Сто последних твитов", коллаж, автор Terence Fletcher.
"Шаддийная кантата", фик, автор snou_white.
"Мнимый больной", фик, автор Enco de Krev.
"Встреча", фик, автор Kesseana.
"Время слэша", коллаж, автор Angelcat.
"In vino veritas", коллаж, автор Angelcat.
"Мальчик во мгле", фик, автор Персе.

Огромное спасибо всем авторам за прекрасные работы!
Еще раз поздравляем Няшечку с днем рожденья
Оставайтесь с нами

@темы: Фест Р.О.

---

In vino veritas

[Angelcat]

Название: In vino veritas
Автор: Angelcat
Пейринг: Рокэ Алва/Ричард Окделл

@темы: Коллаж, Фест Р.О.

---

Время слэша

[Angelcat]

Название: Время слэша
Автор: Angelcat
Пейринг: Рокэ Алва/Ричард Окделл

@темы: Коллаж, Фест Р.О.

---

[Kesseana]

Много-много поздравлений имениннику!

Название: Встреча
Автор: Kesseana
Пейринг: Рокэ Алва/Ричард Окделл
Жанр: драма
Категория: слэш
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Он уполз.

Ричард обессиленно прислонился к мокрой стене и закрыл глаза. Он не знал, сколько хорн прошел по этим коридорам, петляющим так, что он уже сорок раз сбивался с направления, в котором двигался. Он не помнил, сколько раз коридор приводил в тупик или обрывался пропастью, и лишь каким-то чудом Ричарду удавалось остаться на ногах и не упасть на острые камни, видневшиеся на дне. Ему хотелось хоть немного отдохнуть, но он понимал, что это опасно: Изначальные твари не дремлют, и им будет очень легко сожрать добычу, пока она спит.

Он почувствовал легкое движение воздуха и обреченно подумал, что накаркал. Сейчас из-за поворота вынырнет очередная тварь, и кто знает, чем закончится поединок, ведь он уже так устал.

Но из-за поворота внезапно появился Рокэ Алва. Он снова стал зрячим, судя по тому, как он остановился и изумленно вздернул левую бровь. Ричард всмотрелся в его глаза, не мелькнет ли там лиловый отблеск, и вздрогнул, когда Алва задал вопрос:

– Не ожидал вас тут встретить, юноша. Как вы здесь оказались?

– Вы сами меня сюда привели, эр Рокэ. Из будуара Катари... Ее величества. Мы шли по Дороге Королев…

Алва нахмурился и перебил его:

– Вы что-то путаете, юноша. В будуаре Катарины мы с вами, конечно, встречались, но после этого вы отправились к прекрасной Марианне, а не куда-то еще.

Ричард устало опустил глаза и прошептал:

– Значит, это были не вы, эр Рокэ. Наверное, это тоже была Изначальная тварь.

– Закатной тварью меня называли неоднократно. А вот чтобы Изначальной – не припомню, – фыркнул Алва.

Ричард, не слушая его, продолжил:

– Такая же, какой оказался Альдо…

– Неужто вы наконец разочаровались в своем сюзерене?

– Да. Нет. Не знаю… Это был не он, я же говорю, что это была тварь.

Алва усмехнулся:

– Вы удивительно последовательны, юноша. Впрочем, как и всегда.

Ричард пожал плечами, поняв, что его уже не задевают подколки бывшего эра. Он думал только о том, чтобы не упасть.

Алва подошел ближе и вгляделся в его глаза. Наверное, тоже проверяет, не стали ли они лиловыми, отстраненно подумал Ричард.

– Юноша, а напомните мне, какой дрянью ваш кузен предпочитал лечить вас от простуды?

Ричард через силу улыбнулся. Воспоминания о первых неделях службы оруженосцем казались теперь такими далекими, словно это происходило не с ним и не в этой жизни.

– Это была дастойка бадиодики, – постарался как можно точнее прогнусавить он. И, подумав, добавил: – Бодседьор.

– Я рад, что чувство юмора вас еще не покинуло. Ну вот что, юноша. Нам нужно идти. Соберитесь.

– Я не могу, эр Рокэ.

– Вы сможете. Хотите, я вас поцелую, чтобы придать вам сил?

Ричард набрал полную грудь воздуха и, выдыхая, прошипел сквозь зубы:

– Вы не посмеете...

Разумеется, в нем нет и толики сомнений. Только резкий рывок холодных пальцев, задержавшихся у лица. Алва медленно провел кончиком пальца по скуле, очертил линию подбородка, его ладонь осторожно легла на шею Ричарда, приближая его к себе.

– Я смею все, неужели вы этого не помните, юноша?

Как странно… Давно ли он вырос так, что теперь смотрит на него сверху вниз? Давно ли он забыл наставления матушки и отца Маттео, и все, что ему сейчас хочется, – это прижать к себе своего бывшего эра и покрыть поцелуями его лицо? Ричард не выдержал и вслепую ткнулся губами ему в щеку. Алва удивленно фыркнул, хватка на шее Ричарда ослабла, и ему вдруг стало неловко от этого острого, но короткого момента близости.

– Эр Рокэ?

Он отстранился. Закатные твари всегда бегут от света.

– Пойдемте дальше, Ричард. Из Лабиринта нужно выбраться как можно быстрее.

О чужой слабости не обязательно рассуждать. Ее достаточно чувствовать.

@темы: Фик, G - PG-13, Драббл, Драма, Фест Р.О., Слэш

---

[Enco de Krev]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сто последних твитов

[Terence Fletcher]

Ричард, с днем рождения!

Название: Сто последних твитов
Форма: коллаж
Категория: преслэш
Персонажи: Ричард Окделл, Рокэ Алва
Рейтинг: G
Дисклеймер: стандартный
Предупреждение: модерн!АУ
Саммари: технический прогресс в Кэртиане набрал бешеные темпы. Наши герои тоже освоили новинки интернет-технологий и активно ими пользуются.
Комментарий: по мотивам цитаты из одного известного фильма.

@темы: Картинки, Преслэш, Фест Р.О.

---

Лучший подарок

[*Няшечка Окделл*]

C днем рождения, Дик!


Название: Лучший подарок
Автор: *Няшечка Окделл*
Персонажи: Ричард Окделл, Рокэ Алва (незримо)
Рейтинг: G
Краткое содержание: Лучший мой подарочек - это ты! (с)

@темы: G - PG-13, Коллаж, Фест Р.О., Слэш

---

Фест к д/р Ричарда Окделла 2017

[AlvaDick]

Мы открываем фест в честь дня рождения Ричарда Окделла и приглашаем всех, кто хочет его поздравить, выкладывать в сообществе свой креатив

Код баннера

Код баннера

<div align="center"><a href="http://alvadick.diary.ru" target=_blank><img src="http://static.diary.ru/userdir/3/0/9/1/3091004/77743036.jpg"></a></div>

@темы: Фест Р.О.

---

Чернее черного

[snou_white]

Название: Чернее черного
Автор: snou_white
Бета: Каррьярист
Размер: миди, 4072 слова
Персонажи: Рокэ Алва, Ричард Окделл, ОМП
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Ричард хочет перестать быть герцогом Окделлом и начать другую жизнь, но встреча с Алвой в очередной раз меняет все его планы.
Дисклеймер: Все принадлежит В. В. Камше, мы лишь гоним касеру из этого кактуса.
Предупреждения: Постканонное АУ, возможен ООС, при желании можно усмотреть юст. Присутствуют аллюзии с «Мастером и Маргаритой» М. Булгакова.
Текст написан на ФБ-2016

Ему снился хороший сон.

Во сне плескалось море и слышался смех. И еще в нем пахло шадди, слабо, но ясно. Запах этот пропитывал все и чувствовался на языке, придавая поцелуям терпкую горчинку.

Ричард Окделл раскрыл глаза и увидел в чердачном окошке серпик луны. Судя по ее высоте, пора было подниматься. Он еще на минуту закрыл глаза, пытаясь вспомнить сон — странный, счастливый, ненастоящий.

Он старался не вспоминать прошлое, и у него почти получалось, если бы не сны. Иногда они напоминали о действительно происходящих событиях, иногда были такими, как сегодняшний.

Он никогда не был на Померанцевом море и никогда не слышал, чтоб герцог Алва так смеялся. И уж тем более никогда монсеньор не смотрел на него ласково и не приподнимал его подбородок...

А вот запах шадди был настоящим. Он заполонял весь дом и вторгался в сны, Ричарду казалось, что он и сам пропах им с ног до головы.

Аромат был сильнее обычного — значит, внизу его уже ждал кувшинчик свежесваренного шадди.


Ричард хотел спуститься неслышно, но из комнаты напротив его окликнули:

— Дик?

— Ты не спишь, Мэтью?

— Не могу спать, — больной тяжело вздохнул. — Я ведь привык в это время выходить в море...

— Не беспокойся, я справлюсь.

— Конечно. Все будет хорошо.

Спускаясь по лестнице, он в очередной раз вспомнил, как при первой встрече с Мэтью больше всего хотел пристрелить жуликоватого парня-пройдоху...


...Это было более двух лет назад — можно сказать, целую жизнь.

Слова Карваля, вспышка, каменный грохот...

Ричард пришел в себя от тряски и боли и застонал.

— Очнулся? — сказали над ним. — Смотри-ка, Мэтью, никак будет жить.

Он увидел над собой усатое, длинное лицо, каких было много в северном Надоре.

— Кто... ты? И где я?

— Кто я, неважно, а вот кто ты? Лежи тихо, не то раны растревожишь, не довезем тебя.

Должно быть, его подобрали местные, — успел подумать Ричард, прежде чем потерял сознание.


Следующие пробуждения сопровождались болью от перевязок. Его придерживали за руки, поили молоком, пахнущим маком.

Комната, в которой он пришел в себя, была очень белой. Ричард бездумно разглядывал ее. Где-то рядом пахло шадди.

— Где я? — снова спросил он.

— Ну ты живучий, — рядом возник русый парень, по виду его ровесник или немного младше. — Как ты? Болит что?

— Болит, — Ричард прислушался к себе, — не очень.

Он даже не заметил, что к нему обратились на «ты».

— Ты ж Окделл, правда? — парень оглянулся на дверь. — Не ошиблись мы?

— Ричард Окделл, — попытка шевельнуться не удалась, он чувствовал себя слабее новорожденного котенка.

— Мэтью, брысь, — в комнату вошел тот, кого он видел раньше, усатый северянин. — Дай мне с нашим раненым потолковать.

Он уселся у двери.

— Вы спасли мне жизнь, — говорить долго было трудно.

— Мэтью тебя спас, — тот кивнул куда-то в сторону. — Увидел, что дышишь, и пожалел. А что нам с тобой теперь делать, Ричард Окделл? Слухов про то, что в столице делается, много приходит. Привезли тебя в Надор тайно, по всему видать, а искать потом не искали. Нам в господские дела вмешиваться не след.

— Откуда вы узнали?..

— По следам.

— Вы охотники?

— Торговцы, — непонятно чему улыбнулся усатый.

— Я... благодарен вам. Когда я встану...

— Мы сами себя уже наградили, — тот кивнул. — Запонки твои, пряжки продали — лекари даром не ходят. Только мы не воры. Половину нам, половину тебе, как встанешь, все по чести.

— А кольцо? И медальон?

— И их. Ты ж сколько валяешься.

— Кольцо Скал?! Да как вы...

Ричард совершил нечеловеческое усилие, чтоб приподняться, — но только затем, чтоб упасть обратно…


Внизу его и правда ждал кувшинчик с шадди, хлеб и масло. Фрэнки ходил возле дома, Ричард слышал, как он выводит пони.

Шадди был такой, как он любил: кэналлийской обжарки, очень темный, почти что черный. Он слабо пах дымом и жженым сахаром, разгонял сон и прояснял разум.

Ночь была чернее черного, ветер рвал черепицу — в самый раз.


...Рядом появился все тот же Мэтью.

— Напугал ты нас, — доверительно сообщил он. — Я уж думал, помрешь все-таки.

Ричард молчал: о чем можно было говорить с людьми, продавшими перстень и медальон Скал, как простые побрякушки?! Он не сделал бы этого, даже если бы умирал с голоду!

«Только проиграл бы в карты», — напомнил голос Алвы в голове. Дик хотел встряхнуть ею, но вышло только перекатить по подушке.

— Главное, что живой, — болтал над ухом неугомонный Мэтью. — Встанешь, захочешь — с нами останешься, не захочешь — уедешь. А дядя Фрэнки хоть и говорит, а сам бы тебя тоже не бросил. Ты не обижайся, мы ж как лучше старались. Есть хочешь?

Он не ответил, но Мэтью исчез куда-то и притащил чашку молока.

— Пей, — приговаривал он, придерживая голову Ричарда, и тот выпил.


Еще много времени прошло, прежде чем он смог сам взять в руки чашку. День за днем только и оставалось, что лежать и смотреть в окно, где сперва разгоралась заря, потом вставало солнце, потом мерк закат и всходила луна. Из оконца видно было только небо, а встать он не мог.

Легкий запах шадди витал в доме постоянно. Сперва он напоминал об Олларии и Алве, потом Ричард привык.

Иногда он кричал на Мэтью и ругался, срывая злость от бессилия, а один раз, втайне, плакал. Тот с удивительным добродушием пропускал брань мимо ушей и только приговаривал: «Главное, что живой» и «Встанешь — сам решишь, куда идти».

— Мне все равно некуда, — ответил однажды Ричард не то ему, не то самому себе.

Он уже знал, что на троне Талига сидит Карл Оллар, а регент при нем — герцог Алва, и что Эпинэ тоже в столице. Если Робер его не искал — значит, тоже счел мертвым. Что делать ему, лишившемуся дома, семьи и государя? Теперь ясно виделось, какими наивными были его планы обратиться за помощью к Гаунау или Дриксен: Алва разобьет любую армию, да и за кого ее поднимать?

Даже отцовского перстня у него не сохранилось. Не знак ли это? Сам Надор отверг своего Повелителя, а то, что подобрали Мэтью и Фрэнки — только осколки...


Ричард проверил печь, накинул плащ и задул свечу. Пора было выходить.

На улице бесновался ветер, сгибая деревья; Ричард поежился, поднял воротник и занял свое место.

Пони знали дорогу и бежали быстро, несмотря на темноту. До побережья было около получаса, он окончательно проснулся и следил взглядом, как черные тучи наползают на лунный серпик.

Если все будет хорошо, они вернутся как раз к утру.


...Ричард поправлялся, но все чаще молчал, не вступая в разговоры. Пока он болел, зима прошла, и Мэтью пытался его подбодрить, притаскивая в комнату ветки с распускающимися почками или ранние цветы.

— Что это? — спросил он однажды.

— Ветреница, — улыбнулся Мэтью.

— В Надоре ветреница белая, — удивился Ричард.

— Так мы не в Надоре, — засмеялся тот. — Мы уж сколько в Эпинэ, сударь ты мой.

— Почему в Эпинэ? — с вялым интересом спросил Ричард.

— У дяди тут... торговля.

— А чем он торгует? — Ричарду это было почти безразлично.

Мэтью помялся, потом присел на край постели и оглянулся на дверь:

— Свернет он мне голову... Ладно, ты все равно на поправку пошел, скоро сказать пришлось бы. Мы шадди с Кэналлоа мимо таможни возим.

— Контрабандисты?! — ахнул Ричард.

— Контрабанда не воровство, — тот гордо выпрямился. — Мы знаем все дороги вокруг, не боимся ни тьмы, ни моря, ни стрельбы. К тому же товар у нас благородный, шадди — не надорская шерсть... прощения прошу.

Ричард невольно заинтересовался. До того о шадди он знал лишь, что его привозят из Кэналлоа, а туда — из Багряных земель, и быть сборщиком морисского ореха — доля ненамного лучше рабства на галерах.

— Морисский шадди?

— Кэналлийский, — прыснул Мэтью. — Мориски-то с нами не торгуют, только через Кэналлоа. Ну а пока шадди до Талига через таможню дойдет — позолотеет. А мы тут как тут...

Он поперхнулся, прикрыв рот ладонью. В дверях стоял Фрэнки.

— Опять болтаешь? А ну на кухню товар взвешивать, — он отвесил проходящему подзатыльник и подтолкнул. — Иди, иди, не съем я твоего герцога.

Фрэнки уселся напротив Ричарда, расставив колени, сложил руки на груди и лишь потом заговорил.

— Вот что, Ричард Окделл. Лежи, пока на ноги не встанешь, а потом иди куда хочешь. В Талиге, я слышал, тебе не больно рады, ну на Талиге свет клином не сошелся. Твоей доли тебе хватит до Ардоры или Ургота добраться, а там голова и руки есть — не пропадешь.

Он помолчал, ожидая ответа, и неожиданно добавил:

— А хочешь, оставайся. Мэтью щенок еще, но я тоже надорец, а своих бросать негоже. И люди смелые нам всегда нужны...


В лицо дохнуло сыростью, они наконец были на месте.

— Хорошая ночь, — заметил Фрэнки. — В такую береговой теньент носа из дома не высунет. Справишься с лодкой? А то я сам поплыву.

Ричард согласно кивнул:

— Справлюсь.

По морю ходили волны, но это был еще не шторм.

Лодка была надежно спрятана под обрывом, в кустах, и заметить ее со стороны было невозможно. В нее уложили все необходимое, а Фрэнки отвел пони под обрыв, чтобы укрыть их от случайного взгляда и ветра: ждать им предстояло довольно долго.


...Сил хватало лишь пройти от кровати до двери, и Ричард предпочитал сидеть. Теперь из окна ему видна была верхушка колодезного «журавля» и макушки самых высоких деревьев.

Мэтью по-прежнему то и дело забегал к нему спросить, не надо ли чего, если дядя не забирал его в поездки за «товаром» или не заставлял взвешивать и помогать при обжарке. Когда они уезжали, в доме было особенно тихо и скучно.

— А почему ты попросил меня забрать? — полюбопытствовал он однажды.

Мэтью смутился до краски в лице:

— Я... тебя узнал, видел раньше... и вспомнил. Ты, может, брат мне.

— Что? — Ричард от неожиданности даже подскочил.

— Матушка моя, Дженни, лесничиха надорская... герцог Эгмонт к ней наезжал, я его помню...

— Неправда, — Ричард свалился обратно. — Этого не могло быть. Отец не стал бы!

— Правда, — уперся Мэтью.

— Правда, — подтвердил Фрэнки. — Ездил герцог к моей сестрице. Не раз бывало, только я товар привезу, смотрим — скачет. Еле успевали все в подвалы прятать, туда-то он не заглядывал. Зато никто другой к Дженни не совался ни с лаской, ни с обыском.

— Она обманывала его.

— Разве это обман? Других гостей у себя не привечала, а что до товара, так я-то ей брат, как-никак.

— А... где она сейчас?

— Умерла, — нахмурился Фрэнки. — Здесь, в Эпинэ, умерла. Когда герцог погиб, герцогиня ее из Надора выжила. Ну Дженни сюда с Мэтью и перебралась, к теплу — кашлять уже начала. А я остался, Мэтью подрос — к себе его забрал в помощь. А если сомневаешься... Покажи-ка кольцо, — окликнул он.

Мэтью затопал, захлопал крышками сундуков.

— Вот.

Ричард развернул тряпицу. Кольцо было широким, золотым, с печаткой вместо камня. На печатке был знак Скал.

— Окделловский подарок. Дженни кольцо не продавала, что бы ни было, и мне не велела, мол, Мэтью пусть достанется.

Ричард молча смотрел в стену.

Он давно понял, что между отцом и матушкой не было любви, но чтоб герцог Окделл имел любовницей простую крестьянку, да еще и связанную с контрабандистами...

Он вспомнил бакранку, смотревшую на них со стены. Все это было недостойно. А Катарина?!

Ричард резко выпрямился. Как случилось, что за все это время он ни разу о ней не вспомнил? Лгунья, его королева, Катари...

— Что с тобой? Не надо было тебе говорить, рано, — Мэтью встревоженно смотрел на него. — На тебе лица нет. Пойдем, ляжешь...

Ричард дал себя увести обратно в каморку.

— Знаешь, — тот потоптался рядом, положил тряпицу с кольцом на стол. — Если мы твое продали, возьми это? Герцогское все-таки.

— Оно твое, — глухо ответил Ричард. — Я... больше не Повелитель.

— Я тебе шадди сварю, хочешь? — и он убежал вниз.


По мере поправки Ричард полюбил сидеть в кухне, наблюдая, как взвешивают и отмеряют морисский орех. Большую часть продавали сырым, но иногда Фрэнки брал широкую плоскую сковороду и вставал к печи.

Даже в доме Алвы он не слышал о стольких тонкостях обжарки шадди, хотя кэналлийцы знали в этом толк.

Светлее всего была дриксенская. По щелчку пальцев Мэтью подставлял широкую миску, и светло-коричневые сухие зерна ссыпались в нее. Шадди из них был совсем непривычным на вкус, слегка кисловатым и как будто цветочным, и пить его лучше было с молоком.

Следом шла гайифская или имперская. Зерна темнели и начинали пахнуть на весь дом. Этот шадди имел слабый, еле уловимый оттенок сладости. Ричард пытался почувствовать его, но сладость все время ускользала.

«Талигойскую» он и пил раньше в Олларии. Зерна шадди становились немного блестящими и приобретали горчинку, поэтому Ричард и был уверен раньше, что весь шадди горек.

Чернее всего была кэналлийская, иногда ее еще называли марикьярской. Такой шадди он любил больше всего. Черный шадди немного пах дымом и жженым сахаром, и еще чуть-чуть деревом, был горьким, крепким и хорошо приводил в себя.

Ричард никогда не мог понять, как Фрэнки определяет готовность того или иного вида: по цвету зерен, запаху, трещинам на них или по всему сразу?

— Нет беды, при которой не поможет чашка хорошего шадди, — приговаривал Фрэнки, стоя над сковородой. Иногда, сварив свежий помол на пробу, он принимался рассказывать, как еще в Надоре, бывало, удирал от таможенников: через Медвежий лог, через Сухую балку... Ричард помнил эти места и легко мог представить себе, как трусили по дорожке между елей и камней навьюченные шерстью пони. Он знал, что ничего этого нет больше, но рассказы Фрэнки словно облекали боль потери дымкой, превращая их в воспоминание, приправленное привкусом шадди.

Истории о поездках в Кэналлоа и нравились, и отталкивали. Ричард давно не считал всех кэналлийцев подряд дикарями и разбойниками, но и восхищаться ими не мог. В конце концов, «приятели» Фрэнка были всего лишь хитрецами, надувавшими своего герцога. Эта мысль ему понравилась.

Иногда — он был еще слаб — Ричард так и засыпал под веселый голос и видел причудливые и необычные сны.

Однажды снилось, будто Алва обвиняет его в том, что он продал меч Раканов контрабандистам, а Ричард напрасно пытался объяснить, что меч забрали, пока он был без сознания. В другой раз он видел во сне Катарину, уговаривавшую его отдать мешки с шадди за алую ройю.

— Черное за алое, Дик? Жизнь за смерть? — она спустила корсаж, открыв небольшую грудь, а в ней зияла рана. Капли крови падали на землю и чернели, превращаясь в камешки вроде карасов. Ричард наклонился подобрать их, а Катарина ловко толкнула его в спину, отправив в черную пропасть навстречу ворочающимся на дне камням...

Если он кричал во сне, Мэтью приходил будить. Однажды, не то под Осенний, не то под Летний Излом, когда сны одолели чаще прежнего, Мэтью принес какие-то травы с невзрачными белыми цветочками, собранными зонтиком.

— Что это?

— Камнеломка. Положи под подушку.

— Зачем?

— Ты не знаешь?

— Нет. Она росла в Надоре, я помню.

— Да, здесь ее найти труднее. А мне рассказывала матушка, а ее учила старая Нэн, что камнеломка гонит наваждения и успокаивает душу.

Ричард послушался, и сны и впрямь стали беспокоить его намного реже. Иногда наутро он вспоминал, что видел Алву, но почти никогда не мог вспомнить сам сон.


Стояла теплая осень Эпинэ, когда Ричард решил, что достаточно поправился, и сказал об этом Мэтью.

— Жаль, — растерянно улыбнулся тот. — Куда поедешь-то, в Ардору?

— Я хочу остаться, — сказал он.

Вопреки его опасениям, Фрэнки не возражал и ни о чем не спрашивал, только сказал:

— Иди выспись, ночью будешь пони караулить...


Пока они поставили парус, ветер стал тише, волны упали.

Обычно Мэтью плыл и возвращался с мешками шадди, а Фрэнки и Ричард ждали его на берегу. В ясные ночи приходилось быть особо осторожными, в шторм плыть было труднее, но зато можно было не бояться таможенников.

Иногда Мэтью и Фрэнки уходили вместе. Не раз Ричарду приходилось ждать их под обрывом, зажимая морды пони, чтоб они не заржали не вовремя, а над ним слышались шаги и разговор проходившей стражи. Немного, совсем немного это напоминало Варасту.

Иногда навстречу кораблю отправлялся он сам — Фрэнки требовал одинаковых умений от всех компаньонов, и только в обжарке шадди они не могли с ним сравниться.


С корабля должны были дать сигнал фонарем. Ричард не боялся ошибиться: условный сигнал каждый раз менялся, так что спутать было невозможно.

В море было темно, оно катило под ним волны, вздыхало и гудело. Можно было слушать его гул и не думать ни о чем.

Старая Нэн знала толк в травах, но то ли камнеломка высохла и потеряла силу, то ли навеяла луна. Сегодняшний сон он запомнил.

— Этого ведь не было, монсеньор? Правда? — спрашивал он.

— Конечно. Ничего не было, Дикон, это все дурные сны, — Алва засмеялся и взъерошил ему волосы, как на Дарамском поле, и, кажется, никогда в жизни Ричард не был так счастлив.

— Я все-таки потерял карас.

— Ты потерял себя, и теперь за тобой не придут ни по памяти холода, ни по памяти тепла. Кровь ушла в землю и стала маками.

Пытаясь разглядеть в ночи свет фонаря, Ричард вдруг вспомнил окончание сна.

— Пей и забывай, — Алва протянул ему чашку шадди. Напиток был невероятно горек, от него заломило в затылке и в груди, и он начал падать.

— Вы отравили меня? — еще успел сказать он.

Может быть, Алва во сне ответил, а может, и нет — на этом Ричард проснулся. Как было бы хорошо, если б рядом был кто-то, кто сказал бы: «Ничего не было, Дикон, это только дурные сны».


Где-то там впереди, в темноте, лежала Кэналлоа, родина Алвы. Он в очередной раз напомнил себе, что это герцог Окделл ненавидел, любил своего эра, восхищался им и проклинал его же. А ему, Ричарду из Надора, нет дела до Алвы — и Алве, к счастью, нет дела до него.

Впереди приветливо мигнул свет. Ричард подвел лодку к борту и тихо свистнул.

— Все в порядке?

— Все, залезай, — отозвался сверху знакомец Фрэнки.

Мешки надо было пересчитать, затем отдать деньги и подождать, пока кэналлиец с подручным спустят шадди в лодку. В первый раз Ричард ужасно волновался, стоит ли подниматься, не ограбят ли их, а потом выбросят за борт. На обратном пути он поделился опасениями с Мэтью, но тот только рассмеялся:

— Ну заберет он у нас один раз деньги, а дальше что? Никто из береговых с ним больше торговать не будет. Зря говорят, Дик, про концы в воду, ничего без следа не проходит.


Ричард ступил на палубу, и его тут же крепко взяли за плечи.

— Ти-хо, — к горлу прижалось холодное лезвие ножа.

Ричард скосил глаза. Держали его двое, и еще несколько человек угадывалось в темноте вокруг, а хозяин корабля с подручным стояли рядом связанными. Стража?! Но те, кто его пленил, вовсе не походили на солдат, скорее — на кэналлийских разбойников: платки на головах, завязанные под грудью рубашки — так одевался Алва в Варасте.

Он ничего не успел предпринять, когда его подтолкнули вперед, к слабо освещенному изнутри квадрату люка.

Еще один вывернулся из темноты и спрыгнул туда, заслоняя свет.

— Поймали птичку!

Внутри, видно, ответили, он выглянул и махнул:

— Давайте сюда.

Ричарда быстро и грубо обшарили, вынули пистолет и кинжал и уперли в спину дуло:

— Спускайся и не дури.

Он спустился по лестнице и чуть не упал с последней ступеньки.

Герцог Рокэ Алва сидел на бочонке посреди мешков с шадди. На соседнем бочонке горела высокая свеча.

Ричард прилип спиной к перекладинам лестницы. Бровь Алвы высоко вздернулась, и Ричард мог поклясться, что в его глазах было непередаваемое изумление.

Он успел глупо и неуместно подумать, что совсем забыл, какие синие глаза у Рокэ. Даже здесь, среди трюмной ночной темноты, их синева поражала.

— Оставьте нас, — Алва обрел голос.

— Соберано, да как же...

— Оставьте.


— Итак, — Алва разглядывал его с холодным любопытством, — что вы можете сказать... юноша?

Ричард молчал.

— Вы онемели или вам отрезали язык? Раньше у вас хотя бы хватало смелости задираться. Еще раз: что вы делаете на корабле контрабандистов?

— А вы? — Ричард незаметно ущипнул себя. Он не удивился бы, если б его пристрелили на месте, но губы Алвы искривила усмешка.

— О, мне неоднократно жаловались, что эти воры совершенно обнаглели после Излома, и я решил убедиться лично, — светским тоном пояснил Алва. — Судя по всему, вас тоже прельстила вольная жизнь? Роскошно. Старина Дидерих непременно удостоил бы герцога-контрабандиста монолога в «Пасынках Талига».

— Я... Герцог Окделл погиб в Надоре.

— Так считают в Талиге. В таком случае вы первый известный мне призрак подобного рода. Поздравляю, вы переплюнули Бальтазара — он еще ни разу не смог утащить свои обожаемые горшки.

Ричард сжал зубы. Все это было знакомо до мелочей, Алва будет издеваться сколько пожелает, а потом... На этот раз ничего хорошего ждать не приходилось.

— И кто же вы теперь? — Алва обежал его взглядом от потрепанных сапог до волос.

— Никто.

— Прелестно. Вы — никто, ожидающий в море корабль с шадди, а другие «никто», должно быть, ждут вас на берегу. Кто они?

— Я ничего не скажу.

— Юноша... Хотя какой вы уже, к кошкам, юноша! Вы думаете, так трудно будет узнать, кому принадлежит ваша лодка?

В горле у Ричарда пересохло. Если он погубил Фрэнки и Мэтью — особенно Мэтью...

— Мон... герцог Алва, я прошу вас помиловать этих людей.

— Просите? — Алва вздернул бровь.

— Эти люди когда-то были надорцами. Они спасли меня. Вы подарили мне свободу, когда я покушался на вашу жизнь, — они покушались только на ваш шадди. Казните меня, но отпустите их.

— Вы по-прежнему непоследовательны. Вы утверждаете, что герцог Окделл погиб, — и просите о помиловании ваших бывших подданных. Хоть чему-нибудь вы научились за эти годы?

Ричард глубоко вздохнул.

— Проверьте. Вы обещали мне дуэль, когда я перестану быть вашим оруженосцем.

— Верно, — Алва наконец спрыгнул со своей бочки и подошел ближе. — Итак, дуэль.

— Линия?!

— Ну нет, юноша. Терпеть не могу повторений. Вряд ли вы улучшили свое мастерство фехтовальщика — пистолеты вас устроят?

Ричард кивнул. Алва не промахнется, можно не сомневаться, но это лучше, чем быть повешенным. Вот как, значит, все закончится — на кэналлийском кораблике, среди мешков с шадди...

— Желаете побеседовать с Создателем или, может быть, Абвениями? — издевательски любезно осведомился Алва.

— Если бы Абвении существовали, они бы не допустили гибели последнего Ракана. А Создатель... Я больше не верю в него.

— А в Леворукого? — усмехнулся Алва.

— Думаю, он примет меня и без молитвы.

— Разумно. Есть у вас еще распоряжения? Последнее желание?

«Я хочу жить, — подумал Ричард. — Хочу дождаться солнца, хочу, чтоб Мэтью поправился».

— Я хочу шадди.

Второй раз подряд он увидел удивление на лице Алвы.

— Какой обжарки? — как ни в чем не бывало, уточнил тот.

— Кэналлийской.

Алва усмехнулся и, окликнув караульщика, отдал распоряжение.

— Пока ваш шадди жарят, мелют и варят, у нас есть время поговорить — другого случая, вероятно, не представится. Садитесь, юноша, нет смысла изнурять себя. О ваших похождениях в Ракане я осведомлен.

«Осведомлен», — будто это не его приговаривали Судом эориев.

— Вы ничего не знаете...

— Вот как?

— Вы ничего не знаете о том, чего мы хотели!

Он не собирался ничего рассказывать, в самом деле не собирался, но слова хлынули не хуже горной лавины. Не Мэтью же было рассказывать все это — Ричард носил в себе груз мыслей так долго, что теперь наконец не выдержал. Он взахлеб говорил о надеждах, сожалениях, любви, сомнениях, ненависти, отчаянии — обо всем.


Сверху затопали, и Ричард осекся.

— Ваш шадди. Продолжайте же.

Зерна пережарили, вряд ли среди них был такой же умелец, как Фрэнки. Последняя чашка шадди в его жизни была очень горькой и терпкой, пахла углем и дымом.

Фрэнки будет ждать его долго, а когда он не вернется вовремя, будет ждать и беспокоиться Мэтью. Фрэнки хитер и осторожен, он не попался бы в ловушку или придумал что-нибудь.

— Неважно, — Ричард отхлебнул, пытаясь прочувствовать каждый глоток. — Альдо... каким бы он ни был, он умер. И Катари — тоже. А я жалею, что не погиб в Сагранне.

— Да, — согласился Алва, — вам должно быть жаль.

Жидкость в чашке была чернее черного. Лицо Алвы белело в ореоле таких же черных волос. Ричард стал смотреть в пол.

Алва вновь подошел к нему, перед глазами мелькнули сапоги.

— Кажется, эти вещи имели для вас некоторое значение.

На колени Ричарду упали перстень и медальон.

— Эр Рокэ?!

— Их принесли Капуль-Гизайлю, зная барона как любителя древностей. А он был так любезен, что известил меня. После этого вас окончательно сочли покойным.

Больше всего Ричард боялся, что Алва скажет еще что-нибудь насмешливое, но тот молчал. Ричард разглядывал реликвии Скал. Почему судьбе было угодно вернуть их именно сейчас? И как они оказались у Алвы, если он был так же изумлен их встречей, как и сам Ричард? По крайней мере, теперь их не снимут с мертвого тела.

«Нет беды, при которой не поможет чашка хорошего шадди», — говаривал Фрэнки, а он знал жизнь лучше многих. Шадди был не настолько хорош, как дома, но здесь и сейчас он был прекрасен. Стало быть, эта встреча — не беда, а только то, что должно было произойти. Ну почему монсеньор не дал ему выпить яд давным-давно?! Тогда он был готов умереть, а сейчас так отчаянно хочет жить...

Ричард поставил чашку, надел кольцо и повесил на шею медальон, спрятав его под рубаху. Прикосновение металла будто придало сил, чтоб выдержать все до конца.

— Я готов, монсеньор.


Палуба была освещена факелами.

— Тапо, — Алва говорил громко и четко, — если этот человек убьет меня, вы отпустите его. Все слышали?

— Соберано!

— Стоять! — Алва усмехался, как в Варасте, Сагранне, Барсовых Вратах. — Кто сунется нам помешать, пристрелю на месте.

Кэналлийцы стояли вокруг, блестя белками глаз. Зачем Алва сказал это, ясно ведь, кто станет победителем?

Он постарался запомнить расстояние между факелом и головой Алвы и отступил назад, на свое место. Или лучше в грудь?

Ричард совершенно не хотел стрелять в Алву, но он сам вызвал его на дуэль. И потом, если отказаться от поединка, его просто повесят. А если Рокэ захочет казнить его как герцога Окделла и повезет в Олларию, а потом суд, Занха, лица знакомых... нет!

Он тщательно целился, окружающие молча ждали.

Сверху раздался птичий крик — хриплый, больше похожий на карканье, чем на чаячий плач, — и рука Ричарда дрогнула.

— Почти, — спокойно заметил Алва.

Значит, пуля прошла мимо. Значит, сейчас все закончится. Ричард закрыл глаза и стал ожидать выстрела.

Он ждал долго, а его все не было.

@темы: Фик, G - PG-13, Драма, Миди

---

FB 2016 OE AlvaDick

[MJey]

fk-2016.diary.ru/p209966090.htm

Мини. Пост первый

fk-2016.diary.ru/p209918297.htm

Мини. Пост второй

fk-2016.diary.ru/p209918282.htm

Драбблы

fk-2016.diary.ru/p209862095.htm

Визитка

fk-2016.diary.ru/p209805207.htm

@темы: ФБ, Реклама

---

О визуализации Алвы

[Дона Роза]

Уважаемые члены сообщества, темы я читаю порядочно давно, но пишу здесь впервые.
Пересматривала только что "Звёздную пыль" и вдруг поймала себя на мысли, что Марк Стронг очень даже неплохо вписывается во внешность великолепного герцога (за исключением, разумеется, васильковых глаз).

@темы: Картинки, Ассоциации

---

[Enco de Krev]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[MJey]

Уважаемые Авторы и Артеры ,

Все посты, выложенные от моего ника, были удалены из сообщества по моей просьбе.
Приношу извинения за возможные неудобства.
Сообщество открыто и оно продолжает функционировать.

На данный момент, все оставшиеся посты закрыты под членов сообщества.


с уважением

ЭмДжей

запись создана: 10.06.2016 в 12:19

@темы: Организационное

---

[Svir]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[swWitch]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Трактат о ядах, мини,PG-13

[MJey]

Название: Трактат о ядах
Автор:  Эльфийка в очках
Категория: Слэш
Пейринг: Рокэ Алва/Ричард Окделл
Рейтинг: PG-13
Жанр: Humor Fluff
Размер: Мини
Статус: Закончен
Дисклеймер: Мир и герои принадлежат В. Камше
Аннотация: нет
Комментарий: Благодарность заказчику за заявку «Семейный обед Алва. "Отец с детства приучал нас к ядам..."»
Предупреждения: нет

Разрешение на публикацию получено

— Что у вас опять стряслось, юноша? Вы наконец-то узнали, что Штанцлер влюбился в Сильвестра, и поэтому он предал дело Раканов и пишет романтические сонеты? — Алва насмешливо посмотрел на встрепенувшегося юношу, недоуменно и, что скрывать, совершенно очаровательно ничего не понимающего. Как жаль, что до свиненка сейчас дойдет смысл сказанного, и он взвизгнет.
— Да как вы смеете такое говорить?! — предсказуемо возмутился Дикон, у которого сегодняшний день был неудачным, а теперь вот и эр Рокэ издевается. И ладно бы над ним самим, ведь вытерпеть оскорбления с гордым молчанием крайне благородно, так почти во всех произведениях великого Дидериха поступали герои, но вот выслушивать оскорбления, направленные в сторону благочестивых людей, которые не жалея здоровья трудятся во славу Истинного короля, неправильно! И неблагородно! И вообще...
— Ничего вы, эр Рокэ, не понимаете.
— А это уже интересно! — Рокэ поставил гитару около кресла и потянулся за бокалом вина. — Чего же по вашему мнению я могу не понимать?
— Многого, — обиженно буркнул Ричард.
— Даже так? Требую подробностей. Желательно, пикантных, — Рокэ улыбнулся, глядя на смущенно-обиженно-возмущенного Окделла. Действительно, очаровательно. Ума правда не много, но это проходит с годами, а в данный момент компенсируется умением встревать в неприятности. Тоже, как не посмотри, достоинство. Сомнительное конечно, но это можно отнести к оригинальной изюминке. Хотя нет. Полноценной такой изюмине. Большой! И невкусной...
— А вы любили своих родителей?
— И как это относится к тому, чего я не понимаю? — Дикон на это опять замолчал, но долго в тишине не выдержал.
— Ну, скажите! Мне это важно.
— Ну раз важно... Любил. Вас, наверное, удивит, но я был обыкновенным ребенком, который обожал сладости, родителей и щенков.
— Да? — у Ричарда стали такие удивленные глаза, что Рокэ еле удержался от смеха.
— Конечно, нет. Это наглая ложь. На самом деле с самого раннего детства я жил в черном замке, в котором прислуживали выходцы, пил кровь младенцев и убивал невинных талигойцев, которых до этого пытал мой отец. И, конечно же, не забывайте, что именно тогда я продал душу Леворукому, потерял ум, честь и совесть, а ещё обесчестил трех сестер за ночь! Сначала старшую, потом среднюю, потом младшую, а затем сразу всех троих! Ну, правда, я этого уже не хотел, но отбиться не смог...
— Эр Рокэ! Хватит надо мной издеваться, я же серьёзно!
— Насчет девушек я тоже серьёзно. Я ту ночь, ну и чуть-чуть утро, никогда не забуду!
Ричард задохнулся от смущения, чувствуя, как щеки начинают гореть позорным ярко-алым цветом. А ещё почему-то очень неприятно стало на душе. И девушек этих видеть он никогда не хотел! Потому что... потому что монсеньор теперь его! И только его!
— Эр Рокэ... — только и смог пробормотать он.
— Ну что я вам могу рассказать, юноша? Обыкновенное у меня было детство. Уроков и занудных преподавателей, правда, на мой взгляд, многовато было, но это, к глубокому сожалению, необходимость. Да и подшутить я над ними всегда любил. Но к чему вам это?
— Мне матушка письмо прислала, — неохотно сознался Дикон. — Она, — он замялся, не зная, как объяснить Алве, — недовольна мной.
— Тем, что вы мой оруженосец, или до неё наконец-то дошла весть, что вы стали моим любовником? — Хмыкнул мужчина, лениво наблюдая за языками пламени.
— Нет! И я надеюсь, что этого она никогда не узнает! А то убьёт ведь... Сейчас она недовольна тем, что я уехал из Надора, поругавшись с ней из-за линарца. Вообще, письмо какое-то сумбурное. Например, обвиняет меня в том, что я никогда не хотел участвовать в семейных обедах...
— Это важно, юноша, мы в Алвасете тоже всегда устраивали семейные обеды. У нас с ними, кстати, была связанна презабавная традиция, их готовила мать. Самолично и без помощи слуг. А отец нас заставлял это есть. Отец с детства приучал нас к ядам, а, уверяю вас, страшнее матушкиной стряпни не придумали ещё ничего! — Алва поморщился, невольно вспоминая её знаменитое мясо по-надорски! — Вот кто ей сказал, что переперченный, пересоленный, уголек, который раньше был старой, больной курицей, причем прошу отметить, юноша, умершей своей смертью, можно есть?! И только попробуй не съешь и не попроси добавки, в доме был такой скандал, что немногочисленные тараканы, которых до этого не успели изничтожить слуги, забивались в щели! И я им завидовал! — Дик за весь вечер впервые улыбнулся и расслабил плечи, невольно представив Алву, маскирующегося под таракана. Или нет! Всё было не так! На самом деле эр Рокэ подползал к щели, в которой сидели тараканы и, затравленно озираясь, шепотом спрашивал, не потеснятся ли они, что бы и он мог спрятаться! Да, именно так всё и происходило! Теперь то понятно, почему у эра Рокэ, такой ужасный характер — это всё детские страхи! Ричард посмотрел на своего монсеньора с сочувствием.
— Не расстраивайтесь, всё это в прошлом! Я вас больше никогда никому не дам травить ,— радостно воскликнул он, пытаясь успокоить своего эра.
— Угу... Юноша?
— Да, эр Рокэ?
— Идите-ка вы пока в спальню, постель грейте. А то я так ядов боюсь, что один заснуть не смогу.
— Правда? — обрадовался Дик, понимая в этот момент, насколько важен он для Алвы. Ведь если только рядом с ним, тот забывает свои страхи, значит, важен, да?
— Конечно, Дикон, а ты сомневался? Ты мой герой, — протянул Рокэ, наблюдая за восторженным мальчишкой. Окделлы всё же удивительно доверчивые создания, но оно, наверное, и к лучшему.
А в этот момент Квентин Дорак недоуменно читал сонет, написанный Штанцлером, невольно отмечая изящество метафор.

---

Поиск артеров/дизайнеров

[Svir]

Дорогие сообщники, у модераторов возникла идея изменить внешний вид сообщества. Если среди вас есть люди, желающие приложить к этому действу перо и кисть, мы будем всецело им признательны. Ждем вас в комментариях.

@темы: Организационное

---

[Павлино]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра